Иона Александрович, — сказал замнаркома, протягивая короткопалую руку. — Наслышан о ваших успехах.

Шавло пожал руку замнаркома. Тот оглянулся, куда бы сесть, — в кабинете Шавло стояли лишь жесткие шатучие стулья (еще один знак презрения Алмазова). Впрочем, никто из начальства раньше не навещал профессора в шаражке.

— Чем же прогневил вас наш сотрудник? — спросил Вревский, снимая кожаное, подбитое хорьком пальто и протягивая его Алмазову.

— Арестовал моих секретарш и помощника. Теперь на несколько дней работа встала.

— Не понравились? — Вревский обернулся к Алмазову.

— Не поправились, — ответил тот. — Были сигналы. И достаточно убедительные. Товарищ Шавло у нас бывает доверчив и наивен, как и другие крупные ученые. Он забывает, что мы работаем в окружении врагов.

— Верните сотрудников, — приказал Вревский.

— Я постараюсь, — сказал Алмазов, глядя на Шавло и улыбаясь одними губами.

Вревский внимательно рассматривал Матю. Тот ему понравился. Он не угодничал перед Алмазовым и не боялся его, хотя и прожил бок о бок много месяцев и зависел от него полностью. А Вревский перед отъездом ознакомился с делом Алмазова и понял, что не хотел бы зависеть от этого человека. Понял Вревский и беду, что обрушилась на Матю. Видно, с секретаршами его связывали не только деловые отношения. Здесь, где так мало чистых женщин, Алмазов, вернее всего, наказал его. Но в этом случае Вревский бессилен. И не станет он претендовать на нарушение монополии Алмазова. Суум квикве, каждому свое, как говорили в университете.

Алмазов выстукивал ногтями по крышке письменного стола, гневался. «Зря он гневается, — подумал Вревский. — Это признак слабости. И если с бомбой получится, а судя по всему, это не просто утопия, Алмазову хорошо бы усвоить, что Шавло перестанет быть его рабом. Но исключено, что мы стоим сейчас в обществе великого человека, героя труда, любимца самого товарища Сталина. Ты слишком близко к Шавло, Алмазов. А я могу видеть перспективу».

— Простите, что мы так не к месту ворвались к вам. Но я назначен куратором вашего проекта и попросил бы вас провести для меня небольшую экскурсию по строительству.

Вот так. С нужной долей твердости, даже приказа. Но интеллигентно.

Шавло с приязнью смотрел на замнаркома. Простое крестьянское скуластое лицо. Резкие морщины, волосы бобриком. Светлые, пшеничные волосы, и не поймешь, тронуты ли они сединой или нет. Сколько ему лет? Наверное, под пятьдесят. На груди орден Красного Знамени. В конце концов, даже по теории вероятности в НКВД должны быть и порядочные люди. Особенно после того, как вместе с Ягодой полетели самые одиозные палаческие головы. Возможно, Вревский и есть новое поколение чекистов.

— Я приглашу начальников участков? — спросил Шавло, не оборачиваясь к Алмазову, будто того и не было. «Мальчик ты, мальчик, — подумал Вревский. — Он же тебя выпорет за попытку бунта на корабле. Но это уже не мое дело. Я — высшая благородная инстанция. Я прихожу на выручку слабым и несчастным, как товарищ Чапаев на боевом коне».

— Нет, не беспокойтесь, Матвей Ипполитович. Мне достаточно вашего с Ян Яновичем общества.

— Мы можем пригласить специалистов, теоретиков, экспериментаторов. — Шавло вел себя как школьник, к которому в гости пришли товарищи, и он спешит показать им всех своих солдатиков. — У нас тут три академика есть.

— Вы для меня — три академика. — Вревский растянул в улыбке щель рта. — И по дороге вы расскажете мне, почему бомба до сих пор не взорвана.

Алмазов почернел от злобы, но пока сдерживался, хватало ума понять, что его гнев может быть истолкован против него.

— Ян Янович, чего же вы стоите? — спросил Вревский.

Вревского, юриста по образованию, человека далекого от естественных наук и техники, вовсе не удивили масштабы обогатительных комплексов и лабораторий, даже подземные ангары, в которых будут рождаться последующие бомбы. Вревский не удивился размаху строительства хотя бы потому, что за последние годы нагляделся строительных площадок похлеще этой. Он сам курировал Магнитострой, бывал в Кузбассе, под Кривым Рогом, на Хибинах — куда только не кинет судьба бойца-чекиста! Но что поразило Вревского — так это испытательный стенд.

Неизвестно, кто придумал этот термин. В конце концов, термин был не хуже любого другого. Ведь бомбу следовало испытать. Не исключено, что все обещания Шавло и его сумасшедших академиков, как омолаживающая простокваша академика Богомольца, — чистая липа. Фукнет эта бомба — и дело с концом. Тогда утрем сопли, и полетят новые головы.

Конечно, и Алмазов, и его начальники предпочли бы сначала провести испытания на небольших макетах, два на два метра. Но оказалось, если верить физикам, с атомной бомбой это не проходит. Меньше чем определенная масса атомной взрывчатки ее не устроит. В руководстве НКВД на этот счет возникали большие сомнения, но ученые стояли на своем. И все проверки и перепроверки приводили к тому же прискорбному результату: для того чтобы узнать, рванет ли атомная бомба, надо сделать атомную бомбу и ее взорвать. Ни больше ни меньше.

И сделать это надо было как можно скорее. Пока Гитлер отложил работы за пределами теоретических изысканий, потому что ведущие физики-евреи удрали от него в Америку, а оставшиеся либо слабы, либо уверяют, что сделать такую бомбу дороже, чем завоевать Польшу. Так что Гитлер предпочтет завоевать Польшу — его ресурсы малы, усилия на пределе возможного. Он не может кинуть на изготовление бомбы сто тысяч человек и арестовать для этого тысячу лучших умов государства.

Но остается Америка. К ней переметнулись еврейские умы. Они ненавидят фашизм. А некоторые — коммунизм. В Америке есть мозги и есть такие деньги, о которых стране коммунизма не приходится и мечтать. И еще — у них уже есть приборы и заводы, на которых можно изготовить за месяц то, на что нам потребуются годы. Но этих лет у нас нет. Значит, надо получать оттуда. Над чем и трудится наша разведка. Хотя и ее возможности не бесконечны. Нам помогают настоящие коммунисты, патриоты, но агенты, человеческий материал, который приходится использовать, требует валюты и продажен. А активность нашей разведки ведет к провалам. Уже было несколько прискорбных провалов, и каждый заканчивался либо арестом наших людей в Германии или Америке, либо, если они убегали, — казнью дома. Людей не было, но заданий никто не отменял. Приходилось подскребывать по донышкам.

Есть сведения, что в Германии и в Америке уже встревожены, уже стараются сложить вместе кусочки странных узоров и понять, что такое изготавливают коммунисты, — мир империализма всегда настороже, всегда опасается коммунистов, своего неотвратимого противника.

Вревский, привыкший даже сам с собой рассуждать элементарно, понимал, что неудача с бомбой станет его последней неудачей.