Эта бомба досталась ему как проклятие по наследству от погибших чекистов. Если все получится, лавры будут пожинать военные и лично товарищ Сталин. Если бомба провалится или спохватившиеся империалисты нас догонят и перегонят, товарищ Вревский получит пулю в затылок.

* * *

Машины остановились на высоком пологом холме, словно специально расположенном природой так, чтобы был виден с одной стороны комплекс заводов и лагерей, а с другой — испытательный стенд.

Если бы Вревский не был предупрежден и со свойственной ему обстоятельностью не изучил заранее фотографии, он бы изумился зрелищу. Но и сейчас чувство, овладевшее им, было близко к изумлению.

В километре от холма, а может, и ближе начинался город. Это был немецкий город, аккуратный и благополучный. Ближе к холму раскинулись какие-то склады и сараи, дальше начинались жилые кварталы — узкие кривые улицы, церковь, ратуша на небольшой площади… При внимательном изучении обнаруживалось, что город недостроен. Справа от него высились сооружения, которые не вязались с мирной европейской жизнью, — авиационный ангар, танкодром с боевой техникой, а рядом — карусели и парашютная вышка.

— Хотите поглядеть поближе? — спросил Алмазов.

— Давайте, — согласился Вревский.

Дальше пришлось идти пешком по целине — дорога была разбита. Порой по ней проползали, утопая в холодной грязи, тягачи, тянулись повозки, запряженные битюгами.

Уже на подъезде к городской окраине они догнали телегу, в которую были впряжены десятка два заключенных, — как бурлаки с картины художника Репина, они, напрягаясь, тянули груз бутового камня, рядом шли вохровцы, покрикивали на заключенных. Вревский отвернулся. Он понимал, что необходимость толкает Алмазова на столь варварские методы. Но видеть это было невыносимо. Ведь наступил тридцать девятый год, более двадцати лет минуло со дня Октябрьской революции.

— Мы беспощадны к изменникам Родины, — сказал Алмазов, словно читая неприятные мысли Вревского.

— Ладно уж, — отмахнулся Вревский. Ледяной ветер, бивший в лицо, проникал сквозь кожу и подкладку. — Ладно уж, разве я не понимаю, что вам никто не дает техники и даже гужевого транспорта, а требовать у нас все мастера.

— Точно, — сказал Алмазов.

— А вы, полагаю, научились уже не видеть? — спросил Вревский у Шавло.

— Я все вижу. — Матя встретил взгляд замнаркома.

— Это вредно, — сказал Вревский. — Это сокращает жизнь.

Внутри города все было устроено разнообразно. Некоторые улицы были замощены всерьез булыжником и торцами, другие остались грязными, жижа чуть не по колено. Город был невелик: улицы коротки, часть домов — декорации, но со стороны он выглядел убедительно. И нет смысла теперь спрашивать, кто придумал сделать такой испытательный стенд. Ясно, что идея в свое время понравилась Ягоде и не была потом отвергнута Ежовым.

Заключенные, которых охрана при виде начальства загоняла в тупики, подворотни и подъезды фальшивого города, выглядывали как могли, смотрели на генералов НКВД в сопровождении самого Шавло — многие знали, что он директор Полярного института, но ходили слухи, что он и сам зэк, как нередко бывало. Но вот зачем этот город — мало кто догадывался. Многие верили в нелепый слух, будто этот город возводится, чтобы снимать кино из жизни германского пролетариата, который борется с фашизмом. Но другие, понимавшие нелепость киноверсии, были близки к истине, полагая, что здесь готовятся испытать новое оружие… Иначе зачем здесь такая шарашка и профессора под конвоем.

* * *

В то время, когда группа гостей и чекистов обходила городок, оказавшийся меньше, чем казалось при взгляде с холма, за ней наблюдали другие люди, которые как раз в это время вышли подышать воздухом в «обезьянник», так в шараге называли огороженную колючей проволокой прогулочную площадку на крыше массивного семиэтажного здания Полярного института. Туда были собраны со всех лагерей, а то и привезены с воли люди, которым в любой цивилизованной стране были бы гарантированы университетские кафедры или лучшие лаборатории. Только, конечно, не в Германии: среди них было немало евреев.

Шавло добыл для прогулок в «обезьяннике» двадцать тулупов. Хорошие были тулупы, настоящие, длинные. Так что гулять выходили партиями по двадцать человек.

В тот день Юрий Борисович Румер, великий математик и физик, дождался из Москвы новых целых очков — исполнилась мечта, которую он пронес через Мариинские лагеря. Румер стал выпрашивать подзорную трубу у членкора Некрасовского, который сам сделал ее в лаборатории, угробив на это списанный микроскоп. Но тот уже обещал ее Рухадзе, тому самому, которого так звал к себе Резерфорд. Рухадзе был великодушен, и Румер первым стал смотреть на полигон.

— Наш водит начальство, — неуважительно сказал Румер. Его длинные черные волосы выбивались из-под ушанки. — Идет торговля великими идеями.

— Нашими идеями! — крикнул Козлов, ненавидевший Матю, ибо не без оснований полагал, что его арестовали и посадили сюда исключительно потому, что Мате позарез нужны были высокого класса разработчики. Взяли его через два дня после свадьбы.

— Разговорчики! — прикрикнул тягач, стоявший у входа в «обезьянник».

— Рожи все новые. Значит, старых — тю-тю, — сказал Некрасовский.

— Может, по случаю прихода к власти масла выдадут. Желтого такого. Слышал? Его из коров делают, — сказал Козлов.

На крышу поднялся Баттини. Он по доброй воле приехал из Италии, чтобы помочь строить справедливое общество. Матя ею вытащил из смертельного Курдалага — полгода не слезал с Алмазова, твердил, что без этого итальянца бомбы не будет. Баттини шел с тягачом, или дядей. Обычно дяди — сопровождающие и следящие за каждым шагом офицеры НКВД — ходили за учеными в шараге лишь на испытаниях или когда работа требовала общения с вольными. Но за некоторыми, например за Баттини, дядя ходил всегда.

— Господа, — сказал Баттини, который за шесть лет скитаний но лагерям потерял глаз, зато неплохо выучил русский язык. — Есть секретные известия. Установлен окончательный срок: девушка Мария должна лишиться невинности четвертого или пятого апреля текущего года.

— Молчать! — закричал дядя. По тишине, наступившей на крыше, он понял, что его итальяшка выдал какую-то секретную информацию, за что он, лейтенант Пустовойт, может пострадать.

* * *

Матя Шавло показал Вревскому направо — там виднелся прямой проход между строящимися домами — наружу, в поле, к длинным фермам и теплицам, пока еще не застекленным, да и мало было надежды на то, что стекло успеют сюда завезти.

Вревский почему-то поднял голову и увидел, что молодой изможденный зэк в разорванном и кое-как зашитом ватнике и в ушанке с оторванным ухом, словно у драчливого пса, ввязавшегося в драку, замер, глядя на него с лесов. К спине зэка была прикреплена доска с грузом кирпичей. Веревочные лямки были завязаны на груди.

Лицо зэка было знакомо.

Ничего в том не было удивительного. И до