ж, я тогда вызову людей другим способом, — сказал Алмазов, поднимая руку с револьвером, и тут он ощутил пальцем знакомую наградную серебряную планку. Ему не надо было разглядывать револьвер — он уже знал, что это его наган.

— Пожалуйста, не надо, — просил Шавло.

Алмазов не слышал его. Он старался сложить простые мысли — и все они сводились к тому, что некто только что стрелял здесь из его, алмазовского ревнагана, из украденного у него ревнагана, и, если эта история всплывет, Алмазову ее припомнят. Может быть, не сегодня. И если даже не сегодня, то замечательная, гениальная схема с Шавло лопнет.

— Ладно, — сказал Алмазов, продолжая размышлять, кто и каким образом мог забраться к нему в номер и выкрасть оружие. — Рассказывай все как есть. Ничего не скрывая. В этом твой единственный шанс.

— Он… — Матя показал на Александрийского. — Он мертв?

— Ты его убил, — сказал Алмазов.

— Нет! Он сам!

— Какую Полину ты убил?

— Я не знаю никакой Полины!

— Так мы с тобой ни до чего не договоримся, — вздохнул Алмазов. — И учти, профессор, времени у нас в обрез. В любую секунду сюда могут прийти.

— Но вы скажете, что он сам? Ему стало плохо с сердцем?

— У него проломлен висок, — сказал Алмазов. — Ты его застрелил, а потом бил по голове.

— Я не стрелял!

— Ты типичный фашист!

— Я коммунист!

— Или ты рассказываешь, или я вызываю людей.

— Я гулял… он подстерег меня! У него был пистолет…

— Мое терпение лопнуло, — сказал Алмазов.

И тут он догадался. Его озарило.

— Она в колодце? — спросил он и тут же повторил с утвердительной интонацией: — Она в колодце. Ты думал, что ее никогда не найдут. А профессор тебя увидел. И ты его застрелил. А потом добивал — уронил револьвер и добивал! Откуда у тебя револьвер?

— Ну честное слово, не знаю! Он был у Александрийского!

Алмазов пошел по дорожке от пруда. Он прошел совсем близко от беседки. Шавло бежал за ним, ему было трудно бежать, он задыхался — видно, наступила нервная реакция.

— А как же наши планы? — Вдруг Шавло нашел спасительный аргумент. — Мы же с вами хотели работать вместе.

— Недоумок, — огрызнулся Алмазов, нарочно не останавливаясь и не замедляя шага, потому что понимал, как Мате тяжело оправдываться на бегу. — На что мне нужен физик, который убил женщину, а потом своего учителя. Я тебе передачи носить не намерен.

Матя Шавло не улавливал радости в голосе чекиста. И он бы умер сейчас от изумления, если бы смог заглянуть в озаренную светлой догадкой душу Алмазова. Алмазов менее всего намеревался теперь прикрывать проект, ради которого он оказался в Узком. Первый испуг провала, отягощенный догадкой о пропаже револьвера, уже миновал и сменился трезвым пониманием того, что вместо спесивого и самовлюбленного сотрудника он, Алмазов, после этой ночи получает в свое распоряжение раба, который никуда отныне не денется и проживет остаток своих дней в постоянном ужасе перед разоблачением.

— Шавло, — неожиданно сказал Алмазов, подходя к мокрой скамейке. — Садись.

— Как так? — Шавло остановился и оглянулся назад, словно боялся, что их сейчас догонит Александрийский.

— Не бойся, он не встанет. — Алмазов не сдержал улыбки, и Шавло, к своему потрясению, увидел, как отражают свет выбежавшей из-за облака луны его ровные зубы. — Говори спокойно, рассказывай все как было. И мы с тобой вместе решим, что лучше сделать. Ну садись, в ногах правды нет. Небось дрожат коленочки?

Они сели на скамейку.

Теодор стоял в двадцати шагах сзади. Он был недвижен. Ему хотелось вернуться к пруду и проверить, на самом ли деле Александрийский мертв. Но он не мог себе этого позволить — он не жил в этом времени. К тому же он верил опыту чекиста: если Алмазов сказал, что профессор умер, значит, умер.

Матя рассказывал Алмазову, как Полина нашла его и шантажировала, как он был вынужден ее убить, спасая великий проект. «Это была единственная жертва. Клянусь, единственная жертва». И он не думал о себе…

Алмазов поддакивал, не переспрашивал, и Теодор уже догадался, что его волнует совсем иное. Он предположил, что Алмазов рассуждает, как избавиться от тела Полины и как объяснить смерть Александрийского. На самом же деле тот думал о своем револьвере — как он попал в руки к Александрийскому.

— Хватит, — сказал Алмазов, резко поднимаясь. — Вы остаетесь здесь. Никуда без моего разрешения — никуда. И если кто-то попытается пройти к пруду, вы не должны пускать. Надеюсь, это вам можно доверить?

Теодор отметил про себя, что Алмазов возвратился к нормальному обращению — перестал тыкать Мате, словно барин дворнику.

— Я побуду, — сказал Матя. — Конечно же. Только вы недолго.

— Как управлюсь.

Алмазов ушел наверх, к дому.

Теодор остался в кустах, из носа лило, и нельзя было высморкаться — Шавло закричит при любом подозрительном звуке или движении. Он жалеет теперь, что не выпросил у Алмазова револьвер, подумал пан Теодор. Но Алмазов не доверил бы ему оружие.

Шавло не мог сидеть. Он пошел к пруду, но через несколько шагов остановился и вернулся к беседке. Потом повернулся к кустам, в которых стоял Теодор, и замер. Он почувствовал неладное, почувствовал присутствие человека.

— Кто там? — спросил Матя. — Кто там, не прячься, я тебя вижу.

Теодор стоял неподвижно. Матя сделал неуверенный шаг к кустам, в темноту, но Теодор знал, что он не осмелится пройти дальше.

Так они и ждали. Матя замерз, и на него волнами накатывала дрожь — он отошел подальше от зарослей и принялся подпрыгивать под фонарем.

Теодор понял, что в его распоряжении несколько свободных минут. И он может позволить себе истратить их ради удовлетворения своего любопытства. Он заглянет — благо для него это возможно — в основной поток времени и увидит, в чем же различие, что там произошло. А потом возвратится сюда. Достав портсигар и перенесясь с его помощью в мир, в котором осталась Лидочка, Теодор увидел, как от пруда бредет к дому Александрийский. Живой. И понял, что Матя убит… Потом он встретил Лиду, поговорил с ней. И поспешил обратно. И вовремя.

Черный силуэт Алмазова показался на фоне дома. Алмазов бегом спускался по дорожке.

— Я уже заждался, — сказал Матя.

— Идите в дом! — приказал Алмазов. — Вы ничего не знаете, ничего не видели. Быстро!

— А как же?…

— Я уже распорядился.

— Может, нужна моя помощь? — Голос у Мати был глухой, заискивающий.

— Идите к едреной матери! Чтобы я вас до завтра не видел!

Матя пошел в гору. Он горбился, и ноги плохо слушались его, как будто