богине, которую Бертран увидел тогда в купальне, его сердце гулко ударилось о ребра.

— Так что это были за ягоды? — голос герцога был нежен. Он подбирался к ней все ближе и ближе, вот только она этого не замечала. Даже тряпочка, пропитанная целительным зельем, скользила все нежнее и нежнее, исцеляя мелкие ссадины и царапины.

— А, ягоды, — вздохнула Пять Мешков не замечая рядом близость разгоряченного фантазией мужского тела, мечтающего содрать с нее грязное и порванное платье.

— Это ягоды, которые я вам собирала, — созналась Пять Мешков, поднимая глаза на герцога.

Он уже мало что слышал, чувствуя, что еще немного и плюнет на все условности. Кровь стучала в его висках, пока распаленное воображение рисовало сладострастные картины. И стройные ножки, которые виднелись из–под юбки, помогали ему, как могли своей красотой. На помощь ножкам спешили нежные груди, которые показывалась в просторном корсете при ее дыхании.

— … потребовали цверги похлебки. Я плескала в тарелки, а потом увидела, как в столовой, — Пять Мешков смутилась, бросая робкий взгляд на герцога. Она стыдливо покраснела, а сердце командовало герцогу, что пора!

— Они все со спущенными штанами бегают. Друг за другом… — вздохнула Пять Мешков.

Но герцог плохо ее слышал, поэтому просто улыбнулся, скользя тряпкой по ее ножкам в тысячный раз. Рубашка вдруг превратилась в теплое одеяло, а штаны стали весьма тесными.

— Жалко ягодки, — вздохнула Пять Мешков. — Я их для вас собирала, потому что у вас этот… как его… петушок тю–тю. Ну, не мужик вы, короче… Я помочь хотела! Ну, чтобы мы того, ляпаться смогли!

Глава тридцать первая

«Ляпаться!», — мысленно ужаснулся герцог, содрогаясь от деревенского словечка. Но тут же на смену ему пришло слово «петушок». Бертран не подозревал, что у него есть «петушок». Даже мысленно он как–то не отделял его от себя. Ни петушка, ни гнездо с яйцами. Но теперь в мгновенье с легкой руки деревенской супруги честь, достоинство и гордость герцога превратилось в «петушка».

Но Бертран решил не сдаваться. Отгоняя от себя лишние мысли, герцог резко притянул к себе испуганную красавицу.

— Как муж и жена! — закончила свою мысль Пять Мешков, глядя ему в глаза.

Только сейчас до герцога дошло, что ягоды, после которых цверги еще долго не смогут смотреть в глаза товарищам, предназначались именно ему. И были собраны с горных склонов исключительно из лучших побуждений.

Бертран пытался припомнить холодок, который должен был пробежать по его мускулистому телу с рельефной широкой спиной, когда в голову его супруги пришла эта гениальная идея.

Герцог подумал и решил действовать наверняка, поэтому, чтобы закончить просветительскую деятельность супруги, он просто резко прижался губами к ее губам. Не успел он распробовать вкус нежных губ «трепетной красавицы, когда она молчит», как случилось нечто неожиданное.

Пять Мешков вдруг резко оттолкнула его и как огреет звонкой пощечиной!

— Это что? — спросил Бертран недоумевая.

— Женщина должна казаться недоступной, — послышался вздох Пяти Мешков. — Чтобы не думали, что я со всеми так легко целуюсь! Поэтому следовало в первый раз огреть, как следует! Так у нас в Мэртоне принято!

Бертран пока плохо понимал, что она имеет в виду.

— Вообще, принято огреть чем–нибудь тяжелым! Сковородой, например! Или оглоблей! Можно коромыслом или скалкой! — перечисляла Пять Мешков.

Герцог уже чувствовал, что у каждой красавицы Мэртона есть свое маленькое кладбище целовальщиков. А у Пяти Мешков — некрополь на триста персон!

— И многих ты огрела? — спросила Бертран, прикидывая число женихов.

— Ну, было дело, — замялась Пять Мешков, слегка краснея. — Мартин потом помог труп спрятать… Он у меня самый лучший брат на свете! Он же гроб мастерил. А я сразу всем на деревне сказала, что брат гроб стругает для тех, кто меня обидит. Он сам так сказал! Ну вот однажды пригодился! Правда, я его легонько шлепнула, а он упал, напоролся на вилы, а когда пытался уползти с вилами в спине, задел полку, а с полки на него топор полетел!

Бертран живо представил себе все это, мысленно посочувствовав бедняге.

— Потом с вилами и топором, — продолжила Пять Мешков, снова смущаясь. «Твою мать, он еще жив был?!! Ничего себе, как мужик за жизнь цеплялся!», — удивился Бертран, понимая, что еще очень дешево отделался за поцелуй.

— Потом с вилам и топором спине он из сарая выбрался. А там конь стоял, необъезженный… — продолжала Пять Мешков, ковыряя одеяло.

Герцог всегда отличался завидным здоровьем. И никогда не болел. Но сейчас он болел за незнакомого ему мужика, который сражался за жизнь до последнего. Мысленно вешая на грудь несчастного орден за орденом, Бертран осознавал, что он еще и подзадержался в живых.

— Конь перепугался, как начнет копытами бить! По голове попал! — рассказывала Пять Мешков, размахивая руками. Но Бертран был уже опытным, поэтому успевал уворачиваться.

«Ну все, кончился мужик!», — вздохнул герцог, заметив, что Пять Мешков умолкла.

— Когда он пытался уползти от коня, — жена подняла на Бертрана, а герцог понял. Слишком рано он списал со счетов неизвестного крестьянского паренька.

— Его нога зацепилась за поводья. Конь понес его в лес. Перепугался, бедный, — продолжила Пять Мешков. «Ну, добивай!», — мысленно разрешил герцог.

— Потом уже спустя месяц лесорубы нашли его, — Пять Мешков посмотрела куда–то на красивый потолок. — Говорят, что с топором в руке. А вокруг дохлые волки валяются…

«Рано!», — Бертран набрал воздуха в грудь.

— Умер, от голода, — вздохнула Пять Мешков. И тут же всхлипнула, уткнувшись в широкую грудь герцога.

«А я еще жив!», — мысленно заметил Бертран. Он представил себе всех предыдущих ухажеров Пять Мешков и сделал мысленное и самодовольное: «Ха!».

— Не плачь, — Бертран посмотрел на нее снисходительно и даже нежно. — Ты не виновата…

— Правда? — оживилась Пять Мешков, утирая тонкой рукой слезы.

— Правда, — соврал Бертран, глядя на россыпь роскошных волос, прикрывающих ее плечи.

— А если бы не веточка, то было бы еще хуже, — вздохнула она.

«Нет, нет, нет! Обожди!», — напрягся Бертран, глядя на кривую веточку — татуировку. — «А может быть дело в ней? Может, чародей ошибся?».

Но тут герцог вспомнил рассказы про ее мать, и лучик надежды померк.

А ведь он никогда в жизни не привязывался так ни