Глава тридцать третья

Бертран проснулся в самом отличном расположении духа. Он был не прочь повторить эту ночь, и вознамерился сделать это прямо сейчас, но вместо жены лежала смятая подушка.

Внутри у герцога что–то похолодело, когда он посмотрел на приоткрытую дверь, ведущую из комнаты. Потом до него донеслись голоса. Герцог прислушался. Он смутно понимал, о чем говорили. Потом стало понятно, что говорили о нем.

Он приоткрыл дверь на балкон, и голоса стали отчетливей.

— Хороший герцог… — рыдал мужской голос. — Такой прямо светлый человечек… Хоть он мне и глаз выколол, но глаза у него в этот момент были добрые–добрые.

— Ыыыы, — донеслось нестройным хором.

— Да, чудесный герцог. Проницательный. Служить ему — одно … простите, — кто–то высморкался и женским голосом продолжил. — Одно удовольствие. Мужа моего в пропасть скинул. Но я же потом нового себе нашла. Получше. Вон как чувствовал, что Джон Большая Нога мне не пара!

— А когда меня над пропастью держал за горло, — захлебывался рыданиями кто–то из слуг. — Так держал так бережно. Я‑то сразу понял, что бросать не будет. А я обделался только ради приличия.

Бертран не понимал, что происходит. Крестьяне и слуги не шибко его любили. То и дело вспыхивали мятежи, восстания, бунты, которые срочно приходилось гасить, уничтожая зачинщиков. Чтобы другим неповадно было! Он платил много, но при этом много требовал! Так что тут в какой–то мере все было справедливо.

Бертран был всегда уверен, что его ненавидят и бояться, как вдруг плач усилися.

— А помните, как он мятеж подавлял? — заревел кто–то в голос. — Троих в пропасть скинул! А мог бы и всех, без разбору!

— Да–а–а, — горестно подтвердили остальные плакальщики.

— Я вон на старых ногах к нему каждый день поднимался, спешил, — послышался севший голос Гиоса. — И ругал иногда, но любя! Как вспомню, так слезы на глазах наворачиваются. Однажды я сказал ему, что он слишком жесток. А он мне что? Он говорит: «И ты старик туда же хочешь?». А сам с такой добротой и любовью посмотрел…

— А какой справедливый наш герцог! Помните, когда восстание было пять лет назад? — вспомнил кто–то, трубно сморкаясь. — Он тогда разделил восставших на две половины. И заставил сильную половину лишить девственности слабую. А потом наоборот. Зато я судьбу свою встретил! До сих пор вместе живем! Мужикам в тот день тяжко пришлось. Ну еще бы, бабы на восстание не пошли! Ни одна!

Бертран недоумевал, а что его так резко все начали любить?

Поэтому он осторожно слетел с башни, видя, как все слуги собрались возле колодца и ревут.

— А какой щедрый, — заныла кухарка, утирая слезы фартуком. — Подзатыльники щедро по всем размазывал…

И тут один из слуг обернулся, глядя на Бертрана красными от слез глазами.

— Герцог? — спросил он так громко, что остальные слуги тоже начали оборачиваться. — Герцог!!!

Словно маленькие дети, они бросились к нему обниматься и плакать. Расстерянный Бертран стоял посреди двора, а кто–то из слуг бежал в сторону ворот.

— Герцог жив! — кричал он, а в голосе было столько звонкой и непередаваемой радости, что бровь Бертрана полезла наверх.

К нему прижимался стары Гиос, кухарка, конюх, коридорный, горничные, доярки, кучер, а с поля с радостными криками бежала целая орда крестьян.

«Дубина народной любви» чуть не повалился герцога на землю. «Ты обнял герцога, дай другим! Ты что ли один его любишь!», — слышались возмущенные голоса. А Бертран машинально хлопал каждого по плечу, видя заплаканные, но счастливые глаза.

— Если восстание вдруг устроим, то это любя! — кричали ему. — Ну походим, побухтим! Поорем! Погундявим! Сожжем стог. Только не долго, завтра рано в вставать на работу, — захлебывались крестьяне, прильнув к герцогу.

— Она сказала, что вы отмучились, — послышался дребезжащий голос Гиоса.

— Прекратите! — очнулся герцог, которому уже надоела народная любовь.. Он раздавал тумаки, пинки и подзатыльники особо любвеобильным, которые лезли к нему отовсюду. А они радостные хвастались синяками и смотрели на Бертрана с непередаваемой любовью! «Меня он больше любит! Гляди, какой синячище поставил?».

— А где герцогиня? — спросил Бертран.

При упоминании герцогини, все побледнели.

— Она что–то собиралась мыть, — произнес Гиос и тут же умолк. Всем стало страшно.

Глава тридцать четвертая

«Кто пойдет проверять?», — как бы взглядом спросил герцог.

«Мы, конечно, вас любим, но это ваша жена!», — как бы взглядом ответили слуги.

— Кто ее в последний раз видел? — спросил Бертран, оглядывая слуг и крестьян.

— Я! — послышался сиплый голос. Все расступились, а вперед вышел размахивая руками мужик с грязной повязкой на глазах. — Я видел ее в последний раз на поле, где она грузила снопы вилами. Я стоял за телегой и….

— Сегодня, — уточнил герцог, мысленно понимая, что он- единственный выживший, который может похвастаться не только тем, что видел ее, но и тем, что стал для нее первым, а раз у него был не последний.

— Сегодня не видели, — переглянулись слуги, с ужасом поглядывая на притихший замок.

Стоило Бертрану отвернуться, как они все быстро рассосались по своим делам. Двор опустел, но рядом остался верный Гиос. Наверное потому, что ему грозили кулаками на спиной у герцога за грустную, но весьма преждевременную весть.

— Мне тоже страшно, — произнес Гиос, когда Бертран решительно входил в замок.

Герцог понял одну единственную вещь. Замок — как мужское достоинство. Если еще стоит, то жена еще очень даже ничего!

Чувство надвигающейся угрозы заставило герцога затрепетать нижними полушариями, но он взял себя в руки и стал подниматься по роскошной лестнице туда, откуда слышалась песенка.

Прямо посреди руин, оставшихся от коридора стояла уставшая Пять Мешков. Она утирала пот со лба и выдыхала.

— Вы разбили старинную вазу! — ужаснулся Гиос. — Вазу позапрошлого века!

— Зато пыли стало меньше, — вздохнула уставшая Пять Мешков. Рядом с ней стояла ваза с грязной водой, в котором плавал мусор, в руках она держала алебарду, на лезвии которого была намотала грязная коричневая тряпка. — Как будто тыщу лет здесь не прибирались! Вы только посмотрите! Грязь везде! И пыль!

— А в чем вы моете? — спросил Гиос, хватаясь за сердце.

— Да вот, нашла вазу!