Репродукция портрета Вашингтона, выполненная Фейрменом, воспроизводилась, по меньшей мере, 14 млрд раз с момента своего появления на долларовой купюре США в 1929 году. Она оказалась на футболках, плитках шоколада и правительственных вебсайтах. По общему мнению, копию сняли с одного из тех портретов Вашингтона, которые передавали сходство хуже всего: гораздо более жизненные портреты президента написал в Филадельфии художник Рембрандт Реале. Не вина Гилберта Стюарта, что его изображение оказалось столь напыщенным и невыразительным. Стюарт был художником первой величины, работал в Лондоне с великим родоначальником американской живописи Бенджамином Вестом и вполне успешно соперничал в выборе моделей с тогдашними титанами британского искусства. К несчастью для него, Вашингтон позировал ему в тот момент, когда пытался освоиться с новой вставной челюстью, «неуклюже сделанной из моржового клыка, которая имитировала как зубы, так и десны, и причиняла ему большое беспокойство». Президент вставлял челюсти всякий раз, когда садился позировать. в надежде, что так быстрее с ними освоится: в конечном счете он от них отказался.

«Мистер Стюарт сам говорил мне, что никогда прежде не писал человека, которого было бы так трудно вовлечь в разговор, хотя именно так обычно улавливал естественное выражение лица модели, которое только и можно было выбрать и поймать в меняющей свое русло беседе. Виной тому были вставные зубы», — объяснял Рембрандт Реале. Возможно, он испытывал бы меньшее удовольствие от своего невинного злорадства, если бы знал, каким неизменно привлекательным найдет американская публика этот застывший, упрямый портрет с квадратной челюстью. Стюарт написал в общей сложности три портрета Вашингтона и затем, видя, каким успехом они пользуются, 111 реплик. Фактически он жил за счет лица Вашингтона. Задолго до того, как портреты президента появились на денежных купюрах, он пренебрежительно называл их своими «стодолларовыми бумажками». Оригинал под названием «Атенеум» так и не был закончен: подобно своему парному товарищу — портрету Марты Вашингтон, он остался наброском в масле и сейчас выставлен в Бостонском музее изобразительного искусства.

едва перкинс обнародовал свой метод стереотипной печати, как поделенные Джефферсоном на наделы земли поступили в массовое производство. Приобретение Луизианы и предводительство таких людей, как Даниель Бун, открыло запад для белых поселенцев. Землемеры, орудуя своими цепями на, казалось, неистощимых пространствах новой, пригодной для возделывания земли, дали молодым и энергичным американцам миллионы акров целины по разумной цене два доллара за акр.

Долина Миссисипи по размерам равнялась площади всей Западной Европы и была заселена в течение нескольких лет. Кентукки и Теннесси уже были штатами Союза к тому моменту, когда в 1803 году к нему присоединился Огайо. Следом, в 1812 году, шла Луизиана, затем, в 1816 году, — Индиана, в 1817-м — Миссисипи, в 1818-м — Иллинойс, в 1819-м — Алабама и в 1821 году — Миссури. Все они стали порождениями земельного бума, как Арканзас в 1836 и Мичиган в 1837 годах. Новые поселенцы быстро обзаводились атрибутами цивилизованного общества — сводами законов и судами, тюрьмами и церквями, всеми ярусами представительства в разных органах власти. Окружные власти, законодательные собрания штатов, даже федеральное правительство и все его департаменты были сляпаны с ошеломляющей быстротой, как сборные деревянные домики на безлесных Великих равнинах поколением позже, венцом чего стало прибытие в Вашингтон партии новых сенаторов и представителей, говоривших от имени штатов размером с европейские страны, которые тридцать лет назад не имели ни белых поселенцев, ни названий.

Никто точно не знал, как должна прирастать Америка. Что касается Джефферсона, он, по всей видимости, полагал, что из диких лесов будут вырублены целые государства, соединенные узами дружбы. Но в силу скорости, с которой происходил рост, каждая новая миля заселенной земли поступала в распоряжение Соединенных Штатов. «Американская республика никого не побуждает к приезду, — разъяснял в 1819 году Госдепартамент. — Мы никому не препятствуем. Прибывшие не будут терпеть никакого неудобства в качестве чужаков. Но они также не могут рассчитывать и на какие-то привилегии. Местному уроженцу и иностранцу открыты равные возможности. Их судьба всецело зависит от их собственных способностей и усилий, равно как и от удачи».

Удачу, казалось, гарантировало отсутствие или незначительность налогов и сама доступность доброй пахотной земли, цена на которую в 1820-е годы упала аж до $1,25 за акр. Платежи разрешали выплачивать в рассрочку — после первых урожаев и с появлением сопутствующих доходов. В течение двадцати лет, начиная с 1800 года, население Америки почти удвоилось, вплотную приблизившись к 10 миллионам; 80 % этого роста давал уровень рождаемости. Тем не менее за вторую половину 1810-х годов в страну прибыли 100 000 человек, вольных отправиться туда, куда пожелают. Половина из них осела в Нью-Йорке и Филадельфии. Остальные устремились на берега Огайо.

Капитал тоже прибывал, но его вечно не хватало; скудость денег делала различия между Старым и Новым Светом еще более явными. В Старом Свете банки аккумулировали накопленный за столетия предпринимательства капитал и предоставляли его доверенным людям; эти деньги всегда отдавали плесенью. Тихо прираставшие год за годом процентами деньги Старого Света холила и лелеяла целая армия банкиров и юристов. Они плавно перетекали из рук в руки в соответствии с изощренными и чтимыми законами майората и первородства в виде приданого, месячного содержания или переводов и определяли пределы возможностей наиболее респектабельных людей в Европе — людей с тем, что деликатно именовали личным доходом.

В Новом Свете банки делали ровно противоположное: инициировали проекты и под них создавали деньги — путем, который указал Гамильтон. Работой банка являлось аккумулировать капитал из всех возможных источников — особенно фиктивный капитал государственных облигаций — и использовать его в качестве резерва, под который выпускалось внушительное количество бумажных денег. Деньги использовались, чтобы профинансировать проект и затем, когда тот достигал реализации, сторицей вернуться к своим первоначальным инвесторам. Поэтому американские деньги имели срок годности, подобно золотой карете и лошадям Золушки: самым важным было потратить их, запустить проект, заставить его работать и отпустить в будущее извергающим снопы искр и облака пара. Всякий, кто был столь неразумен, чтобы хранить деньги, оставался с тыквой и несколькими белыми мышами. Канада, соединившая часть возможностей США с более церемонными манерами Старого Света, до сих пор воспринимается американцами Золушкой из первого акта.

Если не считать иностранную валюту и прискорбные результаты деятельности Монетного двора Соединенных Штатов, именно частные банки всевозможных размеров обеспечивали новую республику потребными ей деньгами. Все до единого банки, начиная с созданного Гамильтоном Банка Соединенных Штатов, полномочия которого определяла лицензия федерального правительства, и заканчивая банками, действовавшими на территории отдельных штатов на основе лицензий местных законодательных органов, принадлежали частным лицами и находились в частном же управлении. Вне зависимости от того, имели штаты конституционное право учреждать банки или нет, никто не оспаривал их законность.