Габене редко завершались благоприятно для жертв. Чаще всего тех вообще не находили, но изредка жуткие изуродованные тела все-таки обнаруживались на берегу канала, под мостами, забитыми в старые дымоходы, замурованными в стены или закопанными заживо…

Хоппер метался по дому. Сновал из своей комнаты в комнату Лиззи, из одного конца коридора в другой, зачем-то постоянно забирался на чердак. То и дело констебль перемещался вниз, на стул в прихожей, который поставил напротив входной двери.

«Я съем целый фунт груш, только вернись, только вернись… Я буду носить все твои колючие шарфы, только будь жива…»

Так ползли часы… Хоппер пытался строить страшные планы мести, но не мог сосредоточиться. Беспокойство за Лиззи захлестнуло его.

Сообщения от Бэнкса приходили все реже и реже, и Хоппер мог бы прочесть между строк, что Лиззи уже не найти, если бы это не было вложено в сами строки:

«Мисс Лиззи не найти. Мы обыскали лачуги на берегу – и ничего. Местные шушерники, из тех, кто “пьет чай” с Гоббином, не слышали о твоей сестре. Я подключил Шнорринга, но и он обломал нос… Видать, вывезли ее из Саквояжни или как следует постарались и схоронили. Вернее, захоронили…»

Над крышами расстилался грязно-серый тремпл-толльский рассвет. Ближе к утру закончился дождь.

Хоппер уже почти час без движения сидел на стуле в прихожей – он не заметил, как догорела керосинка, не обратил внимания на то, что темнота в доме чуть рассеялась и все кругом залило темно-синим утренним светом.

Последняя записка от Бэнкса пришла уже довольно давно, и в ней стояло только: «Увы».

Душу Хоппера терзали зловещие догадки. Это Он ее похитил. Выждал момент, подкрался и уволок. Кто же еще? Все эти годы Он только и ждал, когда они с Лиззи утратят бдительность, расслабятся или и вовсе забудут о Нем.

Кулаки констебля сжимались сами собой. Все его тело била крупная дрожь. Он жалел, что не прикончил эту мразь еще много лет назад, когда забирал Лиззи из того дома. Нужно было избавиться от Него – отплатить за каждую слезинку, что выплакала сестра, отомстить за сжитую со света маму. Но тогда Он казался ничтожным слизняком, о которого жалко даже пачкать подошву: ползал, истекал желчью, грязный старик, – убивать такого все равно что избавляться от слизи голыми руками. Да и мама была бы против – она всегда жалела всякую нечисть.

И вот сейчас этот ублюдок дождался своего, отыскал малышку Лиззи, подкараулил ее и…

– Ну все! – Хоппер вскочил со стула и ринулся к двери.

Ждать больше было нельзя. Пока он здесь впустую тратит время, этот монстр мучает бедную Лиззи! Нет уж, он отыщет мерзавца и разберется с ним раз и навсегда. Он не может сидеть сложа руки, пока Лиззи в опасности.

Хоппер распахнул дверь и, вылетев за порог, захлопнул ее за собой так, что даже стекла в окнах задребезжали. Кругом было сыро, дул промозглый ветер.

Одновременно с тем, как Хоппер оказался на улице, к дому подъехал экипаж. Это был обычный городской кеб: битая дождями крыша, один из двух фонарей разбит, кутающийся в пальто хмурый обладатель клочковатой щетины за рычагами.

Дверь кеба отворилась, и из него появился тот, кого констебль Хоппер желал сейчас видеть меньше всего. Мрачный тип со своим мрачным саквояжем и мрачными манерами. Доктор Самый Умный и господин Полиция-мне-не-указ.

Натаниэль Френсис Доу вызывал у Хмырра Хоппера смешанные чувства. Смешанные, потому что в нем смешивались раздражение и презрение к доктору: тот вечно оказывался в самых неподходящих местах и появлялся в самое неподходящее время, всякий раз выпрыгивая, как Джек-из-табакерки. Этот хмырь то и дело вставал на пути Хоппера и его напарника Бэнкса и каким-то чудом всегда умудрялся обскакать их, разоблачая преступника первым и обнаруживая требуемые доказательства. Хоппер считал, что доктор Доу просто принимает какие-то пилюли для ума и поэтому иногда ведет себя как дурацкий гений – и только так ему удается всегда быть на шаг впереди со своими высокомерным профилем, важным анфасом и ампутированной улыбкой.

Почему он здесь?..

Хоппер ожидал, что следом из кеба вылезет докторский прихвостень-племянничек, этот мерзкий мальчишка, который вечно составляет компанию своему дядюшке, будто один из жутких хирургических инструментов у того в саквояже. Но ожидания констебля не оправдались.

Доктор Доу галантно протянул руку, и из экипажа, схватившись за нее, вышла девушка в полосатой больничной рубахе и с растрепанными волосами, в которой Хоппер не сразу узнал свою сестру.

– …Лиззи!

Задыхаясь от охвативших его эмоций, Хоппер побежал к ней. Она вернулась! Она была жива! Она…

Сестра бросилась к нему. Возле старого гидранта они встретились и обнялись. Лиззи жалобно затараторила:

– Хмырр! Это было так ужасно! Так ужасно! Я уже и не думала, что спасусь!

– Что произошло? Я нашел твою корзину… Миссис Дин сказала, что тебя не было, и я… Почему на тебе это надето?

Из экипажа меж тем выбрались еще два человека, но констебль Хоппер их не замечал. Всем его вниманием завладело лицо сестры. Его ужаснули ее ссадины, и ему сразу же вспомнился тот самый день. Ужасный день из их прошлого, когда он забрал ее из дома отчима. Тогда она выглядела примерно так же – старый ублюдок и его дружки ее часто избивали. В тот день он поклялся себе, что Лиззи никогда больше не будет страдать. И вот это случилось… снова?

– Что произошло? Что?! Скажи мне!

Лиззи, казалось, вот-вот разрыдается…

Хоппер в ярости повернулся к доктору Доу, который терпеливо ждал чуть в стороне.

– Что вы с ней сделали, доктор?! – заревел констебль.

– Хмырр… – начала сестра.

– Отвечайте мне, или я за себя не ручаюсь!

– Хмырр, послушай… – Лиззи повисла у него на руке.

– Объяснитесь немедленно!

– Хмырр, они меня спасли! Мистер Пруддс, доктор Доу и доктор Горрин!

– Это правда, мистер Хоппер, – кивнул доктор Горрин, чья широкая улыбка сильно контрастировала с коронной невозмутимостью Натаниэля Доу. – Мы спасли вашу сестру. Теперь ей ничто не угрожает.

Натаниэль Доу просто кивнул, подтверждая