потащил доктора Доу по коридору, Лиззи подхватила с другой стороны, помогая.

– Горрин… – выдохнул Натаниэль Доу.

– Он нас догонит, сэр, – сказал Лео. – Спасибо вам! Спасибо, что вы пришли за нами. Я знал, что вы поймете. Мое письмо, сэр…

И тут сзади раздался взрыв. Подземный коридор вздрогнул. С потолка посыпались мелкие камешки, от грохота снова заложило уши.

Доктор Доу закричал:

– Нет! Горрин!

Беглецы обернулись.

Доктор Горрин, прижимая к груди саквояж доктора Доу, стоял в коридоре. Он пошатывался и выглядел так, словно на какой-то миг забыл, где находится. Ворота и запертая аутопсистом в самый последний момент дверь удержали взрыв в лаборатории, не выпустив его наружу.

Доктор Горрин пришел в себя и, пошатываясь, подошел к доктору Доу, Лео и Лиззи.

– Вы… идиот… Горрин, – прохрипел доктор Доу. – Вы могли погибнуть.

– Старый добрый ворчун Доу, – усмехнулся доктор Горрин. – Вы еще будете меня благодарить за то, что я забрал ваше лекарство. Путь домой неблизкий. Нужно поскорее убираться отсюда. Мы нашли лифт на поверхность. Он недалеко. – Аутопсист глянул на Лео и Лиззи. – Хотя, может, кто-нибудь хочет задержаться и побеседовать с некроконструктами?

Те отчаянно закачали головами.

– А где… где Дитер?

Улыбка исчезла с губ доктора Горрина.

– За мной! – велел он. – Все разговоры по пути.

На всякий случай достав револьвер, доктор Горрин первым направился по коридору. Лео и Лиззи, придерживая под руки доктора Доу, двинулись за ним.

– Мы не можем… оставить здесь Дитера.

– Его разорвали, Доу, – угрюмо сказал аутопсист. – Я ведь предупреждал: ему нельзя было доверять. Заманив некроконструктов в котельную, мы спрятались неподалеку. Я уже собирался запереть мертвяков, но старый подлец вытолкнул меня к ним. Вот только я был к такому готов. Не хочу вдаваться в подробности, но с ним случилось то, что он желал для меня. Я пытался его спасти, но не смог… проклятье!.. Их было слишком много, и мне пришлось завалить проход, чтобы преградить им путь обратно к лаборатории.

– Гор… рин…

Доктор Доу застонал. Ноги подкашивались. Притупленная лекарством боль возвращалась, и с каждым мгновением она становилась все невыносимее.

Доктор Горрин сочувственно поглядел на него.

– Я помогу вам, друг мой, сделаю еще укол «Мерверина». Только доберемся до лифта…

Натаниэль Доу не слышал. Перед его глазами все плыло, он перестал что-либо осознавать. Доктор как будто заперся в тесной комнате, а боль пыталась забраться внутрь, громыхая в дверь тысячей кулаков, ища щели и используя даже замочную скважину, чтобы просочиться и растечься, заполнить всю эту комнату.

– Я помогу вам, Доу. Потерпите, просто потерпите. Мы скоро выуэмуа-уа-а-а…

Голос Горрина превратился в монотонный гул. Что-то спрашивал Леопольд Пруддс. Девушка что-то… уточнила?

Доктор Доу моргнул, и все кругом загорелось: стены, своды, пол под ногами, лицо доктора Горрина. Внутри начали раскрываться пружины – медленно, но уверенно они вырастали в черепе, в животе, в груди, во всех конечностях, разрывая плоть.

– Мы близко! Вот уже и лифт… Видите, Доу?

Доктор Горрин отодвинул жутко скрежещущую решетку, и они зашли в какую-то тесную клетку. Клетка вздрогнула, качнулась и начала подниматься.

Чьи-то руки опустили доктора Доу на пол.

– Сейчас-сейчас…

Натаниэль Доу больше не чувствовал в своем теле боли – теперь, скорее, в боли он не чувствовал тела. Огромная пасть начала его пережевывать. С хрустом и удовольствием. Косточку за косточкой, измельчая саму его суть.

Клацнули защелки саквояжа, но доктору Доу показалось, что это чавкнуло чудовище, проглатывая его.

И вдруг сквозь боль, сквозь распадающийся на части разум, тонкой хирургической иглой прошла мысль. Сейчас он просто не мог ее как следует обдумать – и, тем не менее, к боли добавился ужас. Необъяснимый, опустошающий ужас.

Эта мысль заключалась в том, что произошедшее в лаборатории запустило некий механизм, какую-то разрушительную машину обстоятельств, которым суждено затронуть многих – сотни, тысячи. Со смертью доктора Загеби случилось что-то непоправимое. Его слова о приближающейся беде въелись в голову доктора Доу, поселились там. И затаились.

***

Констебль Хоппер сходил с ума от беспокойства…

Смена у его тумбы закончилась, как и всегда, за пятнадцать минут до положенного срока. Настроения идти в полицейский паб «Колокол и Шар» сегодня что-то не наблюдалось, и он потопал домой.

Предаваясь мечтательным размышлениям о некоей бойкой и злющей, как сотня гремлинов, девице с канала, Хоппер и не заметил, как добрался до своего дома в переулке Гнутых Спиц.

Над крыльцом свет не горел, но он сперва не придал этому значения. Пару раз выронив ключи и пару раз выругавшись, констебль открыл дверь и вошел в прихожую.

– Лиззи, я дома! – пробасил он и, высвободив ремешок, снял шлем.

Свет не горел и в прихожей… Странно…

– Лиззи!

Может, она не слышит его из-за бурлящих казанков с ужином?

Но ни ужина, ни сестры в кухне не оказалось.

Хоппер задумчиво почесал квадратный подбородок. Обычно Лиззи к этому времени уже была дома – ее нанимательница, миссис Дин, отпускает ее, пока не стемнело. Лиззи всегда здесь, ждет его, ворчит, уговаривает съесть не только жаркое, но и печеную грушу. «Груши полезные», – говорит она, улыбаясь от того, как он морщится. Но сейчас его не ждала даже мерзкая ежедневная груша.

В сердце Хоппера поселилось недоброе предчувствие…

Дом был темен и холоден, котел не зажигался, по ощущениям, с самого утра. Комната сестры пустовала. Как и чердак, чулан и даже – констебль проверил все варианты – угольный ящик у задней двери.

– Может, она просто задержалась у миссис Дин?

Хоппер очень уважал эту важную, величественную даму, несмотря на то, что ее муж являлся крючкотворским адвокатом. У полиции с адвокатской коллегией старая вражда, но лично Хмырр Хоппер был рад, что Лиззи работает у Динов – они ее не обижают, а сама сестра души не чает в хозяйке. И все же…

Нехорошее предчувствие переросло в мрачную убежденность под названием: «Что-то стряслось», когда он открыл приемник пневмопочты и обнаружил там капсулу с посланием.

Констебль с тревогой развернул записку. Писала миссис Дин: