– Вы с ума сошли! Я разолью на постель это мерзкое зелье. Белья не напасешься, – по-старушечьи проворчала она, направляясь к дивану.

– Вы не все дела закончили.

– Вот тебе и раз! Теперь будете мною распоряжаться?

– Ну, вы так себя ведете. Вот теперь забыли рассказать ребенку сказочку на ночь. Идите сюда, посидите со мной, пришло время вечерней сказки.

– Страшная сказка получится, – сказала она, садясь на край постели. – Не для детей.

– Не для детей. Но не страшная. Красивая сказка для двух достаточно молодых, почти здоровых, живых людей, – и обнял ее за плечи…

Случайная встреча. Такое с Ириной уже произошло однажды, и потом было двадцать лет спокойной и вполне благополучной жизни, чтобы в какой-то момент она вдруг поняла, что встреча-то называлась роковой, что судьбе было угодно подстроить ей эту встречу для того, чтобы наказать неизвестно за что или научить неизвестно чему. Случайная встреча со случайным человеком. А если случайно встреченный человек оказался не случайным? Если все та же судьба одумалась и сделала ей подарок – во искупление своей прежней вины или в надежде, что теперь, повзрослев и помудрев, Ирина правильно разберется, поймет, принимать или не принимать подарок. Нет, не так. Не поймет, а почувствует, и чувство не обманет ее.

Ирина не раздумывала, не рассуждала. Она знала: не случайный человек вломился ночью в ее дом, и она почувствовала это сразу, в тот момент, когда ключ, постанывая в замке, с трудом ворочал свое заржавевшее тело. Тот металлический звук с хрипотцой оказался тревожной и завораживающей музыкой: Людвиг ван Бетховен, симфония номер пять, «Судьба стучится в дверь».

Он должен был прийти – и пришел. Вор, грабитель? Нет, Робин Гуд. Или, еще лучше, он, согласно Марксу и Ленину, «экспроприировал экспроприатора». Кроме того, он употребит приобретенное богатство не на глупость и ничтожество роскоши, а для творчества, то есть для людей, то есть во благо жизни на земле. Вот такой расклад, и иначе Ирина думать не хотела. Он совершил Поступок и лишь тогда пришел к ней, потому что она давно его ждала.

Он был очень красив. Если бы она сказала это вслух, слушатель бы удивился и даже усмехнулся. Но она знала только для себя, как прекрасны его длинные вьющиеся волосы, придающие его лицу не богемную слащавость, а рыцарское благородство, как безупречен изгиб его крупного носа и какое волшебство таится за тонкой линией его рта, который, раскрываясь, выявлял спрятанные за чертой крепкие губы простого и строгого рисунка. Но главное – глаза, обычные, ничем, казалось, не примечательные серые глаза, окаймленные короткими, но очень густыми ресницами. Когда он долгим взглядом смотрел на Ирину, она видела упорство, волю и даже жестокость. Но стоило ему улыбнуться, короткие черные шторки слегка опускались и сквозь них просачивался осторожный застенчивый свет, как у беззащитного ребенка, с которым можно безнаказанно вытворять что угодно.

Как он был красив! И его грубоватый, чуть хриплый голос, и слова, которые он произносил, иногда сбиваясь на жаргон, и его страсть, то нежная, то по-звериному яростная, – все было гармонично и даровано ему специально для того, чтобы в один прекрасный день (вернее, ночь) он вломился в сельский домик, где, как печальная Сольвейг, его ждала правильная женщина Ирина.

Целая жизнь, спрессованная до нескольких дней, – такое возможно? Оказывается, возможно. Все, чего не было, все, что могло бы быть, все, чего, возможно, уже не будет, – все здесь, в этих нескольких вечерах и ночах, ради которых Ирина проживала свой насыщенный трудовой день, писала дурацкие стишки, репетировала с детьми набившие оскомину сценки и песенки, мастерила с Надеждой доморощенные карнавальные костюмы, по-прежнему прикидываясь больной, чтобы иметь возможность уходить пораньше. И там, в домике, за опущенными шторами, при слабом свете настольной лампы, полушепотом, стремительно происходила ее жизнь, как эскалатор в городском метро, непрерывно захватывая новые и новые эпизоды, оттенки, чувства.

Аркадий мало говорил о себе, все основное он уже рассказал коротко и ясно, когда докладывал испуганной Ирине, почему и как оказался в деревне Ключи. Остальное, по его мнению, было неважно, и пытать его она не собиралась. Зато она рассказывала о себе. Он оказался внимательным слушателем, из тех, кто не только не перебивает рассказчика, не думает во время рассказа о своем, пренебрегая сутью услышанного. Нет, он слушал, слышал и сопереживал. Она рассказывала о многом, но не подробно, как будто читала вслух книгу, выдергивая из повествования места, казавшиеся ей особенно важными, и образ героини получался не тем, в котором она жила раньше, а тем, каким она видела себя теперь, со стороны.

Аркадий, впрочем, не совсем понимал ее.

– Так ты ушла от мужа потому, что он изменил?

– Не знаю, – раздумчиво ответила она.

– Известно ли тебе, что мужчины полигамны? А вы двадцать лет прожили вместе. Он же не ходок у тебя? Ну случился грешок. А ты, значит, простить не смогла? – странно, он говорил то же, что когда-то изрекал ее юный умный сын Андрюша.

– Наверно, смогла бы.

– Не захотела?

– Да хотела я!

– Так что же? Почему ушла? Обиделась, что они твой день рождения похерили?

– Обидно было, конечно. Но не в этом дело. Не могу объяснить…

Аркадий помолчал, подумал, поглаживая ее по руке.

– Я, кажется, понял. У тебя сорок лет была амнезия.

– Хороший диагноз. Но непонятны симптомы.

– Ты себя забыла, забыла, какая ты есть на самом деле. Случилось это давно, еще в детстве – не знаю, почему. Так и жила. А ведь известны случаи, когда человек, потерявший память, от внезапного стресса приходит в себя и вспоминает. Вот и ты от стресса пришла в себя, вспомнила, что жила чужой жизнью, что ты другая, вот такая, как сейчас.

– И как я тебе такая, как сейчас? Нравлюсь или не очень?

– Помнишь, Остап Бендер сказал: «Вы нежная и удивительная». Он хоть и мошенник был, а способности к чувствованию не утратил. Вот и я, мошенник, говорю тебе: ты нежная и удивительная. И пожалуй, закроем эту тему.

Закроем так закроем. Что еще он мог сказать, если через день-два должен уйти и не будет ее в его жизни, а его не будет в ее жизни – ничего больше не будет. Но ведь она чувствовала, что в их ночных ласках, в их нежности и ярости, в телесных наслаждениях, какие они дарили друг другу, хозяйничала упрямая душа, вернее, две души, цеплявшиеся друг за друга и не желавшие разъединяться…

Когда они, усталые и счастливые, лежали рядом, всё еще не в силах оторваться друг от друга, он сказал:

– Завтра я ухожу…

Ирина думала об этом весь день. На автопилоте выполняла служебные обязанности и ждала вечера и ночи, представляя себе, как он закроет дверь и мгновенно исчезнет в темноте. Жизнь на раз-два. Раз – и явилось счастье, два – и оно ушло, улетело, растворилось в воздухе. И что потом?