закрывает входную дверь, а когда поворачивается, я вижу в его глазах огонь, от которого моя кожа могла бы загореться. Я вижу его. Каждую черту его лица. Знакомую до боли. И любимую тоже. Вдыхаю его запах, когда, остановившись рядом, голой грудью касается моей куртки.

– Я сам себя ненавижу… – произносит, сгребая в ладони мое лицо.

Смотрит сверху вниз, и мои губы приоткрываются, потому что его взгляд как телепатический сигнал. Сжимая мое лицо, целует так, как умеет только он один. Будто пропуская через меня свое желание. Свою жизненную силу!

Я сдаюсь, прекрасно зная, что пожалею.

Прижимает меня к стене. Впечатывает в нее, как только отвечаю на его поцелуй.

Я отвыкла. Так отвыкла от его губ. Это как заново сесть на велосипед. Это секундное привыкание! Давление, нежность, грубость, голод. Его вкус. Я теряюсь в пространстве, чувствуя, как вибрирует его тело. Как губы смещаются на мою щеку. Царапая меня щетиной, кусает подбородок, шею, мочку уха…

– Руслан… – выдыхаю в потолок.

Опалив мое лицо свирепым взглядом, Чернышов хватает ворот куртки и расстегивает ее. Стягивает с моих плеч, и на этот раз между его голой кожей и моей только тонкая ткань свитера. Ничего, что могло бы помешать мне почувствовать эрекцию в его спортивных штанах, от которой встряхивает с головы до ног.

Руслан сгребает ладонями мои ягодицы и соединяет наши бедра, заставляя встать на цыпочки и обмотать руки вокруг его шеи. Вытягиваюсь вдоль его тела. Его пальцы сжимают меня через джинсы почти до боли. Заставляя шипеть ему в губы и хотеть еще.

Я так хорошо знаю, что находится у него в штанах. Текстуру, цвет, вкус…

Мой живот взрывается спазмом.

– Ты знаешь, что я не джентльмен… – хрипит, когда наши глаза встречаются. – Либо останови меня, либо наш разговор будет состоять из междометий.

Мое горло сжимает спазм.

Тогда, четыре года назад, я решила попробовать закрыть глаза. Решила забыть. Развидеть. Не думать. Но не смогла. Пытаться второй раз не имеет смысла.

– Оля… – выдыхает, когда мои глаза становятся влажными.

– Отпусти, – прошу, выпутываясь из его рук.

Отпускает, и я проскальзываю мимо, оставляя его у стены одного. Он упирается в нее руками, опустив голову. Мышцы на его спине выглядят отшлифованными. Над резинкой спортивных штанов две основательные ямочки. Локоть правой руки забинтован.

Издав тихое шипение, Чернышов расслабляет руку, роняя ее вдоль тела.

– Давай попробуем еще раз, – говорит, не поднимая головы.

Его голос звучит устало.

– Я дам тебе все, что захочешь…

Отойдя к противоположной стене просторного холла, обтираю вспотевшие ладони о джинсы и встряхиваю их.

– Я уже это слышала, – отвечаю надтреснуто.

– Что ты хочешь услышать? Скажи, и я буду знать.

– Думаешь, все так просто?

– Я не знаю, но попробовать стоит.

– Я думала, я… думала, что ты за нами придешь… – смотрю в потолок.

Оттолкнувшись от стены, он смотрит на меня в гневе.

– Это ты от меня ушла, – говорит так, что у меня в груди вибрирует сердце. – Ты. От меня. Ушла.

– Странно, что ты вообще заметил! – кричу ему, не экономя своей энергии.

– Я заметил, – кивает. – Твое отсутствие в моей жизни сложно было не заметить.

– Не сомневаюсь, – усмехаюсь горько. – Стало гораздо удобнее трахать все, что движется.

Я хочу его обидеть. Хочу, чтобы ему было больно. Так же, как и мне!

– Что ты сейчас несешь? – он смотрит на меня жестко.

Мой подбородок начинает дрожать. Слезы жгут глаза. Отворачиваюсь, чтобы не видеть того, как черты его лица заостряются. Становятся опасно жесткими.

– Я нашла презервативы…

– Какие, блять, презервативы? – от холодного спокойствия его голоса по моему затылку проходит озноб.

Я не сумасшедшая. Не идиотка, которая сочиняет проблемы. Он был рядом, но его не было. Я даже не знаю, чем была наполнена его жизнь, когда он уходил за порог! У нас так долго не было секса… после рождения Миши ни разу…

Смотрю прямо в его глаза и объясняю так, чтобы больше никогда мне не пришлось повторять это снова:

– В твоей спортивной сумке. В тот месяц, когда ты начал играть в теннис с сыном губернатора. Их было шесть, потом стало пять. Потом они вообще исчезли. Надеюсь, ты хорошо отдохнул.

Его челюсти сжаты так, что я вижу гуляющие по скулам желваки. Глаза сверлят, но я не собираюсь отворачиваться. Я не боюсь слез. Они катятся по щекам, как вода. Сами собой.

Опустив руки вдоль тела, он молчит так долго, что я смогла бы забыть, о чем спрашивала, но на его лице отражается такой усиленный мыслительный процесс, что забыть это невозможно.

Повернув голову, он смотрит в пространство.

Развернувшись, медленно трогается с места, положив здоровую руку на талию. В его движениях нет ничего резкого. Он меняет направление, заставляя меня сжимать и разжимать ладони.

Быть рядом с ним одновременно необходимо и невыносимо. Я долго не выдержу…

Сердце колется в груди, когда, остановившись, он смотрит на меня, и от этого взгляда парализует. Я чувствую себя так, будто с лица сдирают кожу.

Когда молчание становится невыносимым, мне хочется закричать, но он начинает первым. Хладнокровно, без сомнений и предисловий говорит:

– Я купил их для нас.

К горлу подкатывает тошнота.

Не помню, чтобы когда-то он смотрел на меня так. Будто не хочет видеть. Больше никогда.

– Я не знал, что у тебя с предохранением после родов. У нас долго не было секса, я не знал, я думал, будет лучше иметь презервативы. Я отдал один твоему брату.

В сгустившейся тишине давлю застрявший в горле хрип. Мне так больно, что хочется умереть.

– Ты дура… – хрипло сообщает Руслан. – Ты просто… дура… ты, блять, дура! – орет так, что я вздрагиваю.

Запустив руки в волосы, зачесывает их назад.

– Не было никого, кроме тебя. Идиотка!

– Руслан… – сиплю, шарахнувшись.

– Пошла ты! – орет, указывая пальцем на дверь. – Пошла ты нахер!

Развернувшись, он идет прочь, по дороге сгребая ладонью все, что лежало на комоде. Маленький светильник, какие-то маленькие подобранные дизайнером детали. Все это с треском разбивается о плиточный пол, создавая дикий шум, от которого я закрываю руками уши.

Я слышу похожие звуки из гостиной.

Пытаюсь дышать, но не выходит.

Схватив с пола свою куртку, выскакиваю за дверь, понятия не имея, куда мне идти.

Глава 31

Наши дни

Оля

– Ты сегодня что, с похмелья? – голос матери звучит с претензией, и я ее не виню.

Размешивая в сковороде рагу, бессмысленно пялюсь на узор