то есть они не имеют жабр и не способны дышать на дне морском, как рыбы, и их могучие лёгкие, более напоминающие лёгкие быстроногих животных, сейчас отяжелели и огрузли, ибо оказались заполнены солёной морской водой.

Жители полиса, где уже более двух столетий существовала философская школа, а её здание в виде уступчатой семиярусной башни довлело над всей Ольбией, в том числе и крепостными башнями, давно прониклись к слову учёных и верили в силу науки. Опыт убедил их более, чем если бы Константин в тот час собрал войско, прилюдно поклялся, что нога варвара не переступит границ полиса, и с прилежным старанием исполнял зарок. На агоре и возле детинца остались только капейские беженцы, требующие теперь возмещения убытков; успокоенные вольные граждане разошлись по домам, но Бион учеников не отпустил.

И здесь, на агоре, он произнёс малопонятную, противоречащую законам Эллады фразу, но не разъяснил её сути:

– Демократия подла и отвратительна, ибо народ всегда слеп, не зрит, кого избирает, а управлять государствами должны философы, и никто более. Те, кто умеет добывать не хлеб насущный и даже не злато, а время. Ибо только оно – высшее благо.

После этого он увёл обескураженных учеников в башню, велел намертво затворить окованные крепостные двери, то есть заложить все железные засовы. Их закладывали только в двух случаях: во время осады, которых в бытность Ариса ещё не было, и когда ученики садились за столы, дабы вершить священнодействие, требующее абсолютной тишины и полной изоляции от внешнего мира, – копирование изветшавших библиотечных книг и свитков.

Час для священнодейства был неподходящим, и хотя бойницы первого яруса башни были наглухо замурованы, всё равно с улицы доносились отдельные крики и глухой, назойливый шум беженцев, поскольку школа главным своим фасадом выходила на торговую площадь. По уставу задавать вопросы учителю разрешалось, но лишь касаемые предмета изучения; спрашивать, отчего оракул отдаёт нелогичные приказы, все девять учеников посчитали неуместным и молча ему повиновались. Двойные, способные выдержать многодневный таранный бой двери заложили и изготовились разойтись по кельям, устроенным на первом ярусе, чтобы, невзирая на гомон толпы, взяться за перья. Однако оракул медлил и чего-то ждал.

Шёл третий год из четырех, отпущенных Платоном на учёбу в Ольбии, и Арис уже мечтал вернуться в Афины полноправным учёным, дабы самому преподавать в академии. Отправляя его в эллинские владения на берегах Понта, в философскую школу, по представлению учеников, обладающую более низким статусом, чем афинская, учитель, как всегда, не объяснил, зачем это нужно и какие знания он здесь приобретёт. Наказал взять уроки зрелости, но тогда наказ этот прозвучал неопределённо, без должной конечной цели. Было известно лишь то, что здесь пребывал Бион, совсем уже ветхий и загадочный оракул, мнением которого дорожил сам Платон, и присылал сюда своих учеников довольно редко, избирая таковых по не ведомым никому качествам и причинам. Поэтому напутствовал многозначительной фразой:

– Пусть тебя старец научит ходить и смотреть.

Более двух лет Бион учил пока что ходить по башенной деревянной лестнице с первого до седьмого яруса, где в открытой ротонде располагалась обсерватория. Собственно, эта скрипучая, старая, вытертая подошвами лестница и была аудиторией, где старец читал свои лекции, причём скрипучим, как он сам, дребезжащим голосом. А именовалась она лестницей знаний. И если, двигаясь по ступеням вверх, учитель вещал о страстях бытия, истории, философии и вольно рассуждал о богах и звёздах, то останавливался перевести дух в ротонде. Спускаясь же вниз, излагал своё мнение о природе вещей, животных и растений и, увлекшись, иногда преображался в варварского волхва, совершая некие ритуальные действа и используя для этих целей предметы, развешанные на стенах. Он стучал в бубны, пропускал сквозь пальцы бечёвки, свитые из овечьих кишок, бренчал камешками, нанизанными на жилку, или колотил молотами друг о друга, совершенно не заботясь о том, понимают ли его ученики.

Каждая ступень на лестнице даже скрипела по-особенному и означала день, каждый пролёт между ярусами – месяц, один полный оборот вдоль стен равнялся времени года. И, наконец, одно восхождение до верхней площадки в ротонде – круглый год. Поднявшись до обсерватории и спустившись вниз, ученики ежесуточно проживали сразу два года, таким образом уплотняя время до его непомерной тяжести. Бион принуждал учеников жить на ходу, то есть слушать, говорить, мыслить в движении, поднимаясь до небес и спускаясь на землю. И если кто-то отвлекался и не мог затвердить урока, повторял это путешествие во времени уже в полном одиночестве и ночью, на ощупь, спотыкаясь и падая. Состояние полного покоя ученики испытывали только в тот миг, когда усаживались в свои келейки и брались за перепись ветшающих пергаментных и папирусных книг.

Шёл третий год хождения по лестнице знаний, но Арису казалось, что он прожил здесь уже триста лет, а оракул ещё не научил его смотреть, что было обещано Платоном. Уроками зрелости, то есть возмужания, Бион считал то состояние, когда ученик обострял своё зрение настолько, что видел суть незримых вещей и предметов.

Философ знал, что за два прошедших века эта башня, впрочем, как и сама Ольбия, выдержала более десятка великих и малых нашествий и многие из них были сопряжены со штурмом. Но ни скуфи, ни их родственным полунощным племенам, ни персам ни разу не удалось овладеть городом целиком. Если даже они прорывались через стену либо стратеги, используя хитрости, сами умышленно впускали супостата в крепость, то взять детинец и тем более башню никто не мог: саженные стены первого яруса, сложенные из дикого камня, и двойные крепостные двери выдерживали любую осаду. Поэтому ученый совет понтийских полисов когда-то решил переместить в эту башню все библиотеки, бывшие на побережье и сильно пострадавшие от прошлых варварских нашествий. И вот уже около ста лет здесь хранили не только сочинения и трактаты ветхих философов, естествоиспытателей и эскулапов, но и провинциальные хронографы, декреты архонтов и прочие письменные источники, добытые в походах. Таким образом философская школа и её ученики стали обладателями самого богатого на Понте Эвксинском и бесценного собрания, где было сосредоточено более двадцати тысяч папирусных и пергаментных книг, свитков, глиняных табличек и даже варварских берестяных грамот, привезённых стратегами из полунощных стран. Кроме того, основатель города когда-то из любви к науке обязал ольбийских и капейских купцов, торгующих во многих странах и землях, выискивать и покупать всевозможные иноземные рукописи, чтобы впоследствии преподнести их в дар библиотеке.

Ещё в начале обучения Бион поведал, что с незапамятных времён, когда берега Понта населяли ясные сколоты, пришедшие откуда-то из глубины неведомых восточных