лишь усмехнулся и взглянул на Ариса с молчаливым, но понятным сожалением; он должен был сказать ученику: дескать, будущему философу не следует пытаться изменить ход вещей таким явным образом, – однако не успел.

– Как же варварам удаётся ходить по дну морскому? – вопросили его те отчаявшиеся ученики, что вовсе уже потеряли рассудок и страсть к сопротивлению.

– Я хотел, чтобы вы сами нашли ответ и развеяли собственный страх перед нечеловеческими способностями супостата, – промолвил Бион. – Но так и быть, скажу, чтобы вы напрасно не терзались догадками и не отвлекались от своего основного занятия. На самом деле, я полагаю, копья варваров полые внутри, что позволяет им дышать на глубине. А вес доспехов и оружия, как мне кажется, таков, что удерживает их на дне и не выталкивает на поверхность давлением воды. Дикие полунощные племена проделывают это, чтобы навести ужас на эллинов, и ныне своего добьются. Ольбию не спасёт даже большое количество войска на его стенах. Напротив, это бы усугубило положение, ибо ужас умножился бы соответственно.

– Твои слова, учитель, звучат как предположение! – не смирились самые ярые и одержимые сомнениями ученики.

– Да, это моё предположение, – согласился тот. – И чтобы перевести его в объективную реальность, следует заполучить хотя бы одно копьё варвара и провести опыт. Но сейчас вам надлежит отринуть чувства и наблюдать, дабы исполнить урок.

Меж тем над водой вырастал уже целый лес копий, но дозорный в обсерватории и городская стража на стенах заметили неприятеля, когда показались островерхие шлемы, украшенные волчьими хвостами. Стража оцепенела и, вместо того чтобы трубить тревогу и вывешивать алые плащи, стояла между зубьями башен и зачарованно взирала на это полчище, возникающее из воды. Рослые, широкоплечие воины, обряженные в кольчуги и кожаные одежды с чешуйчатыми железными латами, и впрямь напоминали диковинных рыб, особенно когда первые шеренги шли по пояс в воде, и Арису показалось: ещё немного, и обнажатся акульи хвосты, после чего варвары в тот же миг станут беспомощными на суше, забьются, затрепещут, как выброшенные на берег рыбы. Однако на отмели у них возникли самые настоящие ноги, обутые в высокие сапоги, причём весьма быстрые, ибо шеренги в тот час разворачивались в цепь и устремлялись к стене. Варварам не требовались ни передышка после долгого пути под водой, ни штурмовые лестницы. И сразу стало ясно, что с помощью своих трёхсаженных копий они не только дышали на дне морском; не медля ни минуты, они пошли на приступ, легко вздымая себя на гребень стены, используя те же копья, как шесты для прыжков. Причём делали это молча, с каменно-суровыми, малоподвижными, блестящими от воды лицами, более чем наполовину спрятанными под ещё мокрыми бородами. На броне, сапогах и длинных блестящих плащах висели водоросли, с оружия льдистыми комьями сваливались медузы…

И от всего этого исходил вполне осязаемый дух неотвратимости, словно клубы горького дыма, быстро заполняющего всё пространство. По мере того как из моря вставали всё новые и новые цепи, в мгновение ока взмывающие на стену, потом, опять же с помощью копий, слетающие со стен в город и вновь обращаясь в колючую цепь, Арису чудилось, что это не люди и даже не зловещие птицы или рыбы, а тот самый мифический многоглавый варварский бог Змей Горыныч, вдруг выползший из Понта.

Стража забила тревогу, когда нападавшие овладели угловой башней и частью стены, бесстрастно зарубив длинными мечами нескольких ещё не пришедших в себя защитников. И только тогда дозорный в обсерватории сорвал с ложа плащ и закрепил его на колонне, указывающей запад, откуда Ольбии никогда не грозила беда. Напряжённый город всколыхнулся, словно парус под напахнувшим ветром, и стал вздуваться белыми летними гиматиями и исподними хитонами. Люди выбегали на улицу, дабы осмотреться, что происходит, и сами натыкались на копья плотно сбитой многоярусной фаланги варваров, растущей вверх и вширь. Причём их могучие воины настолько искусно владели копьями, что не просто закалывали вольных, захваченных врасплох граждан Ольбии, но нанизывали жертву на длинное навершение и, ещё живую, обливающуюся кровью, перебрасывали через свои головы назад, на подставленные лезвия, учиняя своеобразную молчаливую забаву. Многочисленная и хорошо вооружённая стража стратега полиса выскочила из дворца и попыталась взойти на забрала, но было поздно: вездесущие копейщики к тому времени захватили большую часть стен и башен нижней части Ольбии, а зарубленные редкие защитники уже корчились на земле, сброшенные вниз. Горожане начали затворяться в домах, бездомные же беженцы с Капея и хоры бросились прятаться в верхний город, где был детинец, дворец Константина и теменос с храмами. Кто успел вооружиться либо был вооружён, ещё пытался оказать сопротивление, но с короткими мечами и малыми щитами они не могли противостоять длинным копьям варваров. В одну минуту их сначала вознесли над головами, поиграли, словно кошка мышью, и отбросили назад в виде кровавых лохмотьев.

Однако стража всё же дала достойный отпор противнику, выстроившись в боевой порядок на агоре перед дворцом и цитаделью; намертво заслонившись окованными тяжёлыми щитами, она выдержала первый копейный удар и храбро ринулась вперёд, намереваясь разбить клином плотный строй. Впервые копья цепи варваров на коротком расстоянии оказались бесполезными. Не бросая своего главного оружия, они воздели его вверх и обнажили мечи. В этот переходный момент страже удалось пробить брешь и даже значительно внедриться в гущу нападавших, первые порубленные супостаты пали наземь, но их задние ряды в тот час опустили свои поднятые копья, и образовался непроницаемый, колючий, как шкура дикобраза, щит, под прикрытием которого молчаливые бородатые дикари и впрямь обратились в единое и послушное тело гада ползучего. Давление его было настолько сильным, что упёршиеся в мостовую эллинские воины не выдержали, боевой порядок стал медленно сползать к крытым колоннадам дворца. Мало того, фаланга варваров, безмолвно управляемая неведомыми начальниками, стала выгибаться, образовывая подкову и захватывая стражу в полукольцо. Ещё минута-другая, и неумолимый змей обвил бы отважных воинов и участь единственных защитников города была бы предрешена, но прозвучал рог, и большая часть стражи организованно, заслоняясь щитами, отступила в детинец.

Оставшиеся же храбрецы, сдерживая супостата в ожидании, когда затворится детинец, один за одним отважно взлетели в поднебесье и всецело изведали секущую плоть, остроту причудливых копейных навершений.

В тот час на улицах Ольбии уже не оставалось граждан, способных дать отпор. А безоружные капейские беженцы, купцы и владельцы пергаментных ремёсел, кто не успел войти в цитадель и остался без всякого укрытия, сбились возле западных ворот и с воплями ожидали своей участи. Хотя каждый дом, каждый дворец с узкими окнами превратился в