они скорбят и плачут? – справившись с замешательством, спросил Арис и, внезапно почуяв мертвящий озноб, падающий откуда-то сверху, воздел голову…

Небо по-прежнему было открытым и, несмотря на то что солнце лишь перевалило зенит, сиял, искрился Млечный Путь, испуская нестерпимый холод, и дым от костра уносился в этот сверкающий проран.

– Никто не ведает отчего, Арис, – не сразу и как-то уклончиво отозвался оракул. – Если ты отыщешь первопричину их скорби и слёз, я готов именовать тебя философом с именем Аристотель Стагирит. И имя это переживёт тысячелетия…

Он же тем временем замер, поражённый мыслью необъяснимой и простой, как полое копьё, сквозь которое можно дышать в воде и коим можно раздувать огонь, – благородные народы Середины Земли и варвары полунощи никогда не сойдутся и не поймут друг друга…

6. Скопец в львиной шкуре

Чародей Старгаст избрал для житья и возмущения стихий естества ту самую башню, с которой сброшен был и не ушибся.

Велел он стражу и прислугу всяческую убрать с глаз долой, дабы не мешали и не зрели таинств магии и чародейства. Миртале же наказал слушать зов его и в тот же час явиться, как только волхв возмутит стихии естества. Но ей было любопытно, что там затеял чародей, и в первую же ночь, крадучись от своей прислуги, она пробралась на башню, полагая увидеть волхование, но, к разочарованию своему, позрела, что обнажённый звездочёт спит на ложе, растянувшись во всю длину, и от дыхания чуть шевелятся его золотые усы. Невзирая на юность свою, она не устыдилась его наготы, поскольку такого чувства не ведала: на родине, в Эпире, она позрела вакханалии в честь Диониса, которые устраивались при дворе в глубокой тайне от народа, осуждающего сей праздник. Её родная сторона стояла меж двух миров, как меж скал река, и эллинами считалась варварской; сами же варвары именовали её вещей, то есть знающей вещество, суть, истину. И оба мира опасались с ней воевать, равно как и сближаться, поскольку эпириоты славились своими оракулами и волхвами, чьи предсказания непременно сбывались, а всякая жизнь превращается в муку, если знать грядущее. Кроме того, все побаивались проклятий чародеев, от которых исчезло с лица Земли не одно племя, так или иначе его заслужившее, и одновременно эти же волшебники могли и снять всякое проклятие, в том числе и насланное богами, то есть отваживались спорить с ними.

Основные жители Эпира были выходцами из Иллирии, однако много раньше, чем в Элладе, познавшими суть демократии, имея всенародное правление. Эпириоты всю свою историю избирали князей на вечевых собраниях и были настолько вольные, что даже царю не давали отчёта о своих действиях, поскольку у них существовал высший закон – закон совести, когда человек сам избирал, как поступить, и отвечал перед богами.

Затаившись, Миртала смотрела на спящего и ощущала непривычный трепет существа своего, уже испытанный однажды, когда Филипп преподнёс жене свою охотничью добычу. И теперь ей показалось, что это бог явился к ней в образе бритого волхва – настолько лепым и прекрасным было его тело, подобное скульптуре Аполлона. Единственное, чего она не позрела и что привело в недоумение, – отсутствие гениталий. Должно быть, волхв носил «царскую печать», то есть был оскоплён! Избавлен от всего, что выдаёт мужчину, однако же при этом стать имел сухую и мощную, тогда как евнухи заплывают жиром и становятся рыхлыми, подобные тесту.

Позрев изрядно, царица неслышно удалилась и чувствовала потом вкрадчивое волнение, а перед взором изредка возникал спящий звездочёт, и чудилось, она уже когда-то видела этот манящий образ.

Весь день пребывая в раздумьях и пытаясь вспомнить, кого напоминает сей волхв, она играла со змеями, то дразня их и потешаясь, то позволяя себя обвить, и вздумала на следующую ночь снова пойти в башню. Но дверь её покоев оказалась запертой снаружи! Стучать и требовать, чтобы открыли, Миртала не решилась, до утра не могла уснуть, преследуемая видениями, и лишь на заре, измученная и опустошённая, забылась ненадолго в обволакивающей дрёме.

И был ей мимолетный сон: наложницы царя дверь затворили!

Восстав с ложа, Миртала позвала служанок, велела убрать волосы и украсить тело не змеями, а, по ветхому эпирскому обычаю, драгоценностями и цветами, коими украшалась ещё в отрочестве. И вместо привычной хламиды нарядить в девичьи придворные одежды, что ныне бережно сохранялись в дубовом сундуке с приданым. Эллинам они казались грубыми и недостойными для женщины царского рода, ибо исполнены были из мягкой оленьей кожи, вымороченной в оливковом масле и расшитой по оплечью знаками бога Раза, зигзагами молний, а по низу – переплетением змей. Ну а порты из чёрной рыбьей кожи, туго обтягивающие бедра, да ещё высокие сапоги и вовсе выглядели по-варварски.

Коль муж, приверженный нравам Эллады, позрел бы жену в столь дерзком эпирском одеянии, наверняка бы запретил показываться на глаза и уж тем более покидать покои в подобном платье. Филипп считал, что у мужчин пропадает всяческое притяжение при виде столь необычного наряда, достойного жреца или воина. Сам же не ведал того, что эллинские хитоны и гиматии в сочетании с сандалиями выглядят в представлении эпирянки настолько женственно, непривлекательно, что вызывают смех, ибо в Эпире на карнавалах так обряжались шуты.

К эпирскому платью непременно положен был нож, по достоинству заключённый в золочёные ножны и висящий на шее, как украшение, и короткий, плетённый из бычьих жил кнут, которым ловкие наездники способны были отсечь руку противника.

Миртала вооружилась, взяла в руку плеть. И ощутила себя истинной царицей.

До башни, где поселился волхв, было всего-то одна стадия пути, и половина пролегала по тенистой оливковой роще. Едва ступив в неё, Миртала узрела четверых наложниц царя, которые в окружении служанок, наперстниц и обнажённых чернокожих евнухов прогуливались по дорожке и живо перешёптывались. С первых дней замужества, прежде непримиримые между собой, они враз сговорились супротив неё, однако виду не подавали и при редких встречах с царицей будто бы радовались и приветствовали, по обычаю касаясь плеча. Только руки их в самый жаркий полдень были ледяными, глаза холодными, и дочь царя Эпира знала, отчего они столь вежливы: остерегались её змей и чародейства.

Завидев наложниц и ощущая на себе обережную прочность кожаных одежд, Миртала не удержалась и, внезапно вскинув кнут, заставила пронзительным щелчком вздрогнуть всю эту чинную процессию. Евнухи, приставленные стеречь, по-рабски враз присели и заслонили головы, служанки взвизгнули, и только любовницы царя слегка встрепенулись. Миртала засмеялась и, шаля кнутом, ровно змеёй, проследовала мимо.

Вход в башню