сей кудесник словно не замечал, как и подобает скопцу. Смочивши ей волосы, он вылил остатки вина в чашу, взял нож и, в зеркало смотрясь, стал брить голову.

– Не скрывай свой образ, – промолвила Миртала. – Я тебя узнала…

Волхв словно не услышал, орудуя ножом. Легко, словно в облаках, Миртала оттолкнулась и воспарила над ложем, взирая на возлюбленного.

– Ты окатил меня водой купальской ночью, – напомнила она. – В царском саду Эпира… Помнишь? А я тебе сплела венец из роз.

Его замешательство было сиюминутным, но этого хватило, чтобы увериться: он всё помнил! И всё равно не пожелал себя выдать.

– В саду я не бывал, – волхв брил теперь лицо. – Добрый у тебя нож!.. Но побывал бы с удовольствием!

– Во второй раз ты явился ко мне в образе волка, – продолжала она. – Лёг передо мной и стал поедать амброзию… Но тут прискакали мои соколятники, и ты скрылся в терновнике.

Молния осветила пространство башни, и в тот же миг гром разразился над головой. Теперь вместо искр сквозняком вносило водяную пыль, и влага, опадая, слегка пригасила рдеющее ложе.

– Всё это вымысел юности, – невозмутимо и между делом заметил он. – Не даётся мне искусство зверьми оборачиваться. А равно и птицами… Стихии естества возмущать обучен да по звёздам читать.

– Я верила, ты явишься и в третий раз. – Туча, верно, оторвалась от окоёма, и в бойницах заалел восход. – И возьмёшь меня! Для тебя хранила своё лоно.

Его тело стало бронзовым от зари, и теперь волхв напоминал изваяние Аполлона в храме.

– Сны обманчивы, – вновь уклонился он. – И мало ли что привидится юной деве, вообразившей себе невесть что? Тем паче сон порочный, несбыточный. Я скопец, ты мужняя жена…

Миртале показалось, последние слова он вымолвил с великим сожалением, словно горевал и оплакивал их разлуку.

– Признайся, ты же Раз? Ты бог, скрывающий личину, и это я зрю… Войди ко мне, и я рожу Сураза!

– Полно, государыня, забудь сны юности… Вот очищу от скверны, и родишь Гоя Великого.

– Почему не хочешь мне признаться? – страстно спросила она. – Зачем скрываешь свой истинный образ?

Волхв обрил лицо и, умывшись, выплеснул вино.

– И в мыслях не было скрывать, – промолвил он и наполнил чашу из амфоры. – И тебе придётся ныне расстаться с волосами.

Она в тот же миг представила, что станет, когда придворные, и особенно наложницы, позрят её с голой головой, и ужаснулась. Эпириотки, не в пример женщинам Македонии и Эллады, отличались густыми светлыми и волнистыми локонами, коих никогда не стригли, коими гордились и, по обычаю, собирали каждый выпавший волосок. Считалось, птицы поднимают их, вплетают в свои гнёзда и вкупе с ними отнимают души ещё не рождённых детей…

– Зачем? – воскликнула она, пытаясь собрать отяжелевшие от вина, слипшиеся и непослушные волосы. – Нет… Нет! Не отдам!

Он был непреклонен, приставив чашу к ложу, изготовил нож.

– Воздашь жертву богам, – произнёс сурово. – Они пробудят твоё лоно.

Миртала ещё пыталась защититься, словно не волосы – голову спасала, и разум её метался и верещал, как затравленный зверёк.

– Пощади!.. Оставь!.. Я опасаюсь злых насмешек, слов!..

– Уймись, никто не посмеет…

– Наложницы царя!.. Они коварны и даже злобны!

– Тогда я их обрею. Но уж навечно. У тебя же, государыня, отрастут, как только ты родишь наследника. – Он сам собрал её волосы и опустил в чашу с маслом. – Не бойся, сронишь их легко, как птицы сбрасывают пёрышки, дабы взрастить новые для дальнего полёта. Увянут твои космы, как увядают травы по осени, чтобы зазеленеть весной. В сём есть суть обновления…

Она уже заворожилась его речью, однако всё же воскликнула утомлённо:

– Как жаль мне расставаться с волосами!

– Воздай, и боги воздадут тебе. Не спорь и повинуйся…

Она не то чтобы утратила силы к сопротивлению и не сникла, а схватилась за последнюю опору, как утопающий:

– Добро, я повинуюсь!.. Но скажи, это ты был в царском саду Эпира?

Волхв медлил, и его молчание показалось ей красноречивее слов. Он прежде прятал взор, норовил отвести глаза, дабы не видеть её тела, но тут взглянул открыто, и в очах его вместе с отражённым взошедшим солнцем отразилось и вожделение. И от этого Миртала воспылала надеждой, легла на спину, свесила покорную голову и прикрыла очи.

И в тот же миг ощутила его руки и узнала их! Волхв брал масло пригоршнями и поливал на космы, расчёсывал, лаская меж перстами. Благоухающими ароматами в тот час наполнилось всё пространство, а душа замерла от нежности и желания, чтобы это жертвоприношение длилось вечно. Она утратила счёт времени, предавшись его чародейским ладоням, а он бережно втирал масло в кожу головы, едва касаясь корешков волос, оглаживал каждую прядку, и от его прикосновений снисходило великое блаженство – как тогда, в саду купальской ночью.

В какой-то миг почудилось, она засыпает или вовсе умирает, но не противилась этому, ибо что сон, что смерть несли с собою не ведомое прежде ощущение бесконечного восторженного полёта. Однако же и в сладостном забытьи Миртала ждала мгновения, когда Раз возьмёт её и наполнит пустой сосуд своим божественным семенем, но вместо этого услышала вполне земной, ворчливый голос:

– Довольно нежиться, государыня, теперь ступай.

Она очнулась, с трудом разлепила веки, коснулась головы и ощутила голый череп, покрытый шероховатой кожей. И изумилась сему, ибо не почувствовала прикосновения лезвия ножа – волосы спали с неё, словно сметённые лёгким дуновением ветра. Слетели и погрузились в чашу с благовонным маслом.

– Ступай! – строже повторил Старгаст. – В сей час я возмущу стихии, но тебе не след взирать на это.

От слов его враз исчезла невесомость тела, и тяжёлой волной окатило щемящее разочарование.

– Ты возмутил стихии, – со стоном проговорила Миртала. – Теперь возьми меня…

Волхв вожделённо озрел её и будто усмехнулся:

– Взял бы! С великой охотой… Но от соития сего родился бы раб покорный.

Томительный жар охватил голову, и она уже не внимала словам волхва.

– Войди ко мне! – со страстью умоляла. – Я никогда не жаждала так мужа!.. Иди на ложе, совокупись со мной!

– Какое благо – я скопец! – воскликнул он. – Не сносно б было слышать этот зов и стоны… Ну, полно, вот твои одежды!

– Но ты же чародей! Суть чудотворец!

Волхв оставался непреклонен:

– Встань и иди!

– Я воздала своими космами!.. А ты не взял меня?..

– Ты воздала богам! – сердито молвил он. – Но мнится мне, пробудилась лишь плоть… О жёны неразумные! Никак не возьмёте в толк, что жаждущая плоть не повод для совокупления. И призванные рождать богов рабов рождаете… Ну что