Никто не торопился. Стены покрывали традиционные древнеегипетские росписи, на которых все было изображено в профиль. Фараоны, люди, звери, боги, и даже вещи, – казалось все повернуто к зрителю боком. Ни одного лица, ни одного зверя не было прямосмотрящим. Для умершего, впрочем, для которого жизнь уже вышла боком, это было вполне логично. Разглядывая росписи на стенах, Ирина медленно спускалась в гробницу. Духота усиливалась.

Последние ступени привели ее в двойную погребальную камеру. Тут уже никто не разговаривал. Было слишком жарко. В центре первой комнаты стоял каменный саркофаг. Во второй, отделенной колоннами, была большая песчаная яма. Люди двигались тут медленно и тихо, словно экономя воздух и энергию. Ирина подошла к пустому саркофагу. Крышка была сдвинута. Пыльный пол создавал впечатление ремонта, недоделок и незавершенности. В шаркающей тишине подземелья вдруг отчетливо прозвучал необычный звук. Это было похоже на тихий сигнал пейджера. Девушка вздрогнула. Она развернулась и в несколько шагов оказалась у песчаной ямы. Прыжок, и погребальный окоп укрыл её с головой. В тот же момент сильный хлопок сотряс все вокруг. Пространство заполнил дым, копоть и пыль. Люди кинулись к выходу. У узкого прохода началась давка. Живые тела натыкались друг на друга в кромешной темноте, ничего не разбирая и не видя, задыхаясь и рыдая. Ирина сняла футболку и замотала ею лицо. Она села на дно ямы и постаралась не двигаться и не дышать.

Проход завален не был. У входа стояли машины скорой помощи и карабинеры. Девушка поднялась из гробницы. Она была раздета. Тело и когда-то белый лифчик – все было серое от копоти и пыли.

– Держи, скорее, – Ирина увидела протянутую ей бутылку с водой. – Пей. А то сейчас в обморок грохнешься.

Иван подхватил ее на руки.

– Я цела, цела. Не надо меня в госпиталь, – девушка попыталась вытереться грязной майкой.

– Скорее в машину, подальше от этой жаровни.

Михайлов стоял рядом и делал знаки стоящему недалеко шоферу.

– Ты цела? Ну ладно, ладно. Раз вышла, значит, невредима. Пей и молчи.

Она сделала несколько глотков воды и потеряла сознание.

Каюта была в синем полумраке, шторы задвинуты, маленький ночник давал желтый рассеянный свет. Иван лежал на убранной кровати и пытался читать. Ирина открыла глаза и подняла голову.

– Проснулась? – Иван резко вскочил.

– Интересно, а что ты делаешь в моей каюте? – она повернулась и поправила подушку, положив ее повыше.

– Как что? Сторожу обед. Ты собираешься ужинать сегодня, или так и будешь валяться чушкой целый день? Заметь, как незаметно мы перешли на «ты».

Мышковской засмеялся и сел в кресло у окна.

– Для начала, кыш отсюда. Ангел – обжора. А во-вторых, мы же ровесники. Мне 25, а тебе?

– 26. Да, правда, с одного горшка. Давай, вставай. Почему бы не нажраться, когда все включено… Банкир платит.

– А ты что, правда Рюрикович? – девушка щелкнула своим ночником.

– Я – князь, Иван Мышковской, потомок русских эмигрантов первой волны, родился и вырос в Париже, истинный Рюрикович. Закончил Сорбонну. В настоящий момент работаю на русских бандитов.

Иван встал и прошелся по комнате.

– Послушай, а как тебе удалось выйти целой оттуда? Ты знаешь, что ты единственная из погребальной камеры, на ком нет ни одной царапины. 10 трупов. Приходили полицейские. Сказали, что наполнителя в той бомбочке было навалом. Почти всех задело. Я сказал, что ты спишь. Обещали придти утром.

– Полиция считает, раз целая, значит, я и взорвала? Бронежилета на мне не было.

– Да, ты эффектно появилась в нижнем белье. Кстати, не хочешь умыться? А то я беленькие полосочки от лифчика вижу на твоих плечах.

Мышковской снова уселся в кресло.

– Вань, а чем ты занимался в Сорбонне? – Ирина проигнорировала его предложение и только повыше натянула одеяло.

– Все тем же. Славянофилами.

– Это те, что втянули нас в первую мировую?

– Да, и в русско-турецкую 1877 года.

– А, «Русский гамбит» и все такое… И что ты в них нашел? Не люблю войну.

– Не русский, а турецкий гамбит, если ты про фильм. Кроме того, они и стихи писали. Константин Аксаков, например. Молодой, кстати, помер. Девственником.

Иван встал и прошелся по комнате.

– Дрочил, небось, сидел целыми днями, потому и помер.

– Все мы дрочим, девочка, не все умирают девственниками.

– А кроме девственности были еще недостатки?

– Ну вот, смотри, – он потянулся за книгой, которую читал только что, страницы полетели шуршащими бабочками в его руках. – «Оставим его (правительство) при его административных занятиях и дипломатических сплетнях. Отойдемте от его плацпарадного места и займемся своими делами, пусть оно стоит, как Невская пирамида, храминой, в которой живет умерший. Оставленное в своей гнусности, оно само собою выгнило бы, окруженное здоровыми силами народа русского…», – Иван захлопнул тиздание – Герцен, том 14.

– Разве Герцен был славянофилом?

– Нет, но это у него полностью славянофильское. Отойти, оставить, плюнуть, уехать в Лондон.

– Куда ж отходить-то уже? – Ирина спустила ноги с кровати. Стянув синее покрывало, она накинула на себя этот балахон и пошла в ванну. – Отходить уже некуда. У стенки не разойдешься. Особенно.

Из открытой двери вылетело покрывало. Послышался шум воды.

– А ты что предлагаешь? Ломать все?

Иван подобрал брошенное покрывало.

– Зачем ломать… строить… Строить надо мозги в ровные ряды.

– Предлагаешь вскрыть черепную коробочку?

– И вытащить ту ниточку, на которой держаться глаза, – Ирина вышла из душа, закутанная уже в огромное белое полотенце.

– Так уши же отвалятся… – Иван следовал за ней.

– Ну и что?.

– Тогда какая разница?

– Я не была студенткой Сорбонны, но кажется у Витте, накануне революции нос от сифилиса отваливался, а светским дамам врачи рекомендовали не пользоваться на балах чужими горшками… Улавливаешь теперь разницу?

Ирина взяла свой рюкзак и стала выуживать из него вещи.

– Но сейчас нет сифилиса.

– А ты знаешь, я тут перед отъездом фильм смотрела о погибающих Помпеях, – Ирина скрылась в ванне. – Так там, люди умирали, вцепившись в свои золотые горшки. Им пепел на головы сыпался, а они за золото хватались. Жадность—то похуже сифилиса будет.

– Деньги, девочка, это свобода.

Иван снова встал перед открытой дверью.

– Пошли, воспользуемся чужой.

Ирина вышла полностью одетая. На ней были легкие белые брюки и черная майка. На голове воцарился тюрбан из кисейного шарфа. Его золотистые кисти свешивались девушке на плечи как волосы. Синяк под глазом был тщательно замазан.