кашлянула и снова побрела рядышком со мной, и мы стали спускаться с Парламентского холма. Было холодно, и я пытался согреть дыханием руки.

– Моя фамилия, хотя и англосаксонская, тоже отсылает к римской системе именования. Примерно в XIV веке Уомэком изначально назвали кого-то очень толстого либо, если принять во внимание особенности английского юмора, кого-то очень худого. Это слово можно перевести на латынь как Venter – «живот», Obesus – «жир» или Crassus – «тучный». Так что по-латински меня могли бы звать Philippus Venter.

– Радуйся, что ты не римлянин!

– А я и рад. Римское полное имя выглядит примерно так:

M. Tullius M. f. Cor. Cicero

Это означает «Марк Туллий сын Марка из трибы Корнелия Цицерон». Могло упоминаться также имя дедушки: C. Iulius C. f. C. n. Caesar – Гай Юлий сын Гая внук Гая Цезарь. Таким образом, имя было способом вызывать огромное уважение. Во времена, когда двойные фамилии обозначали слияние двух династий, был похожий эффект.

У римских мужчин – по крайней мере представителей высших сословий – было три имени, например Гай Юлий Цезарь. Гай – личное имя, или praenomen, примерно то же, что Филип. Таких имен в ходу было не очень много. Если с утра на (римском) форуме крикнуть «Гай!», на вас обернется несколько десятков человек.

Юлий (Iulius) – имя семьи, gens, или родовое имя, общее для более широкого круга людей, обычно кончается на – ius. А Цезарь – cognomen, то есть наименование отдельной ветви рода.

НЕКОТОРЫЕ РИМСКИЕ КОГНОМЕНЫ

Назон (Naso) – нос. Большой нос. Публий Овидий Назон, известный поэт.

Цицерон (Cicero) – турецкий горох, нут. Может означать бородавку. Марк Туллий Цицерон, знаменитый оратор.

Руф (Rufus) – рыжий. Марк Целий Руф, известный повеса.

Бибул (Bibulus) – любитель выпить. Марк Кальпурний Бибул, не столь знаменитый консул. Тот, кто первым получил имя Бибул, наверняка был неплохим парнем.

У нас толком нет ничего похожего на родовое имя. А когномен обычно был прозвищем, которое потом распространялось и на последующие поколения, как лысина или любовь к леденцам. Вам повезло, если ваш предок был героем; вам повезло меньше, если у него была большая бородавка на носу. Ко второй половине I века н. э. вся эта система начала меняться, но мы об этом сегодня не будем.

Некоторых римлян мы называем по их когноменам. Вообще множественное число от слова cognomen – cognomina, но я вполне приемлю и cognomens.

– Ты о чем?

– Ну, знаешь, некоторые, образовывая множественное число от octopus, выбирают форму octopi, как бы по-латински. И они изначально не правы: это на самом деле греческое слово, и должно быть что-то типа octopods. Есть люди, которые называют стадионы не stadiums, а stadia, или про отдельный сегмент информации говорят datum вместо data.

Уна кивнула.

– Вообще говоря, латинское слово, войдя в английский, должно вести себя как английское слово, и множественное число, по идее, должно образовываться нормально – мы же не по-латински говорим. Так что пусть будет cognomens. Ладно.

Цицерона мы называем по когномену. Полное имя его было Марк Туллий Цицерон (в средневековой литературе его довольно часто называют Туллием). А некоторых римлян мы называем по родовому имени (nomen), например поэта Овидия, которого полностью звали Публий Овидий Назон.

Это во многом дань традиции. У некоторых римлян нет когномена, например полное имя Марка Антония – Марк Антоний.

– А почему так?

– Он был из плебейской ветви древней знатной семьи Антониев.

Еще был agnomen – его давали за значительную военную победу. Например, когда Публий Корнелий Сципион в 202 году до н. э. в битве при Заме одержал победу над карфагенским полководцем Ганнибалом, его наградили агноменом Африканский. По похожему принципу голландцы наградили герцога Веллингтона титулом «Князь Ватерлоо».

– Хорошо, что у меня только одно имя, – заметила Уна. – Ты сказал, что эти когномены что-то означали. Цезарь что значит?

– У Роберта Грейвса в книге «Я, Клавдий» говорится, что есть традиция понимать это имя как что-то вроде «волосатый». Сам Цезарь поддерживал версию о том, что это имя каким-то образом связано с загадочным финикийским словом, обозначающим слона, тем самым продвигая идею, что его предок был могучим убийцей боевых слонов.

Николас Остлер в своей книге о развитии латинского языка предлагает более убедительную версию: что это имя связано с этрусским городом Цере, и первым человеком с таким прозвищем был «тот парень из Цере». Звучит несколько менее впечатляюще, чем слоноубийца, хотя может означать кого-то, кто взял или покорил город Цере.

Еще одна лингвистическая причуда заключается в том, что это прозвище стало синонимом нашего слова «император», это наименование получили немецкие кайзеры и русские цари. Нам повезло, Уна, что Марк Юний Брут после убийства Цезаря не испытывал сильной необходимости основать династию и передать по наследству свой когномен в качестве титула, иначе Первую мировую войну начал бы Брут, и это было бы как-то слишком брутально.

– Ничего такого здесь не вижу, – возразила Уна.

– В целом – действительно.

– А женщины?

– Боюсь, у них был только женский вариант родового имени. Так, если твоего отца зовут Марк Семпроний Афр, то ты будешь Семпрония, дочь Афра (Sempronia f. Afri).

– А если у тебя были сестры?

– Тогда вторая была бы Sempronia Minor (младшая), а дальше Tertia – третья, Quarta – четвертая и т. д. Еще были уменьшительные имена, так что могла быть и Семпронилла. И хотя доказательств у меня нет, я уверен, что в каждой семье для дочерей были особые прозвища. Часто полагают, что если тебя зовут Квинт или Секст, значит, ты пятый или шестой сын, но на самом деле эти имена связаны с датой рождения. Такое понимание не вяжется с Викторианской эпохой, когда пятого, шестого или седьмого ребенка называли порядковым номером – очевидно, когда идеи для имен заканчивались.

Освобожденные рабы получали номен и когномен своего хозяина. Отец поэта Квинта Горация Флакка был вольноотпущенником, ранее рабом в знаменитой семье Горациев – их предок Гораций Коклес в одиночку защищал город.

– Ты говорил о Вергилии, – напомнила Уна.

– Да. «Энеида» во многом совершенно не такая, как Илиада и Одиссея. Гомер, описывающий мир своих героев в волчьих шкурах, будто бы прямо от дымящих костров, оставляет захватывающее впечатление грубой обработки текста, в то время как «Энеида» очевидно выдающееся продуманное произведение искусства.

Римляне ощущали гнетущую мощь греческой литературы. Своей литературной традиции у них не было, и они из кожи вон лезли, чтобы показать себя такими же просвещенными, как покоренные теперь ими друзья греки.

Римские читатели, а также писатели вроде оратора Цицерона, знали древний римский эпос, но до нас он