Фраза про впечатление звучит убийственно. И конечно, подразумевает совсем другое.

Хорошо, что вокруг темно: он не видит, как краска заливает моё лицо.

— Нет, что вы! Конечно, нет! Просто ваша… Кора… она сказала, что вы хорошо играете. А я люблю музыку. И подумала — может, вы сыграете для меня? Точнее, я предлагаю сделку: с вас — игра на рояле, с меня — шикарный ужин.

— Да какой из тебя ужин? Так, закуска, — в ответе слышна насмешка.

— Что вы сказали? — чувствую, как краснею еще сильнее.

По правде, мне сто лет не нужна его игра. Я хочу накормить Марка вкусным ужином, чтоб он расслабился и стал разговорчивым. Но без причины готовить ужин очень подозрительно, вот я и придумала «сделку».

— Мне это не интересно, София. Совсем. Возвращайся к себе.

— А вот зря вы отказываетесь. В холодильнике столько еды! И красная рыба, и креветки, и артишоки, и каперсы, и даже трюфели! Я могла бы приготовить такой ужин — вашим ресторанам и не снилось. А насчет платья — не подумайте ничего такого. Просто для ужина хотелось одеться поприличнее.

Чувствую себя навязчивым продавцом, который пытается впихнуть ненужный товар. Ужасное чувство. Кажется, Марк меня раскусил и даже не старается быть вежливым.

— Мне. Это. Не. Интересно. — жестко повторяет он.

— Ладно, — терпение закончилось, я резко поднимаюсь с дивана. — Простите великодушно, что нарушила ваше уединение.

— «Нарушила ваше уединение», — язвительно передразнивает Марк. — Опять выражаешься как тургеневская барышня.

— Благодарю за напоминание о том, что я вас постоянно раздражаю. Спокойной ночи.

Делаю кривой книксен — план провалился, теперь не нужно выглядеть милой — и направляюсь к лестнице.

— Постой. Мы еще не обсудили один вопрос.

Оборачиваюсь.

— Какой?

— Завтра я уезжаю в Амстердам. На один день. Точнее, на один вечер. Хочешь, поехали со мной.

Серьезно? Еще секунду назад мне хотелось его убить, а теперь я готова скакать от радости.

— Конечно, хочу! — невольно начинаю улыбаться. — Я так мечтала там побывать! Ведь Голландия…

— Я помню: родина твоих предков.

— … которых я никогда в жизни не видела и не увижу, но это, впрочем, не важно.

— А хотела бы увидеть? Найти родственников?

Я уже об этом думала, поэтому отвечаю быстро:

— Ну, нет. Зачем мне родственники, которым я не нужна?

— Может, они просто не знают о твоем существовании.

— В любом случае, это будут очень дальние родственники. Можно сказать, совсем чужие люди. Так что — точно нет.

— Кора — тоже дальняя родственница. Дочь двоюродного брата моего отца. И что? Мы общаемся иногда.

— Мне кажется, это совсем другое дело.

— А мне кажется, в тебе говорит гордыня.

— Ладно. Пусть так, — соглашаюсь, потому что хочется поскорее сменить тему. — Но о Голландии я всё равно давно мечтала. Даже не верится! — я снова улыбаюсь. — Огромное спасибо! А давайте, я вам ужин просто так приготовлю?

— Не надо, — он проводит рукой по волосам и поднимается с дивана.

— Как хотите. Тогда я пойду?

— Иди. Или…

Заминка. Сердце почему-то начинает биться быстрее.

— Или — что? — еле слышно переспрашиваю я.

— … или я всё-таки сыграю для тебя, София.

Он подходит к роялю. Присаживается на стул и открывает крышку. Наклоняет голову, словно к чему-то прислушиваясь. А потом слегка касается клавиш, и тишину заполняет мелодия — нежная и пленительная. Такая волнующая, что я почти перестаю дышать.

Она совсем не похожа на музыку в соборе. Тогда я была растрогана до слёз, а сейчас меня охватывает странное, необъяснимое чувство, какого я ни разу в жизни не испытывала.

Подхожу ближе.

Сначала Марк трогает клавиши осторожно — будто поглаживает, ласкает, и они тихим стоном отзываются на его прикосновения. Потом движения становятся всё настойчивее, мелодия — всё пронзительнее и ярче.

Вспышка — и музыка уже не просто музыка. Она — откровение, слияние, единение.

Каждой клеточкой чувствую силу натяжения струн.

Пульс учащается. Во рту пересыхает. Острое, пугающее томление возникает внизу живота и жарким потоком заполняет тело.

Не могу оторвать взгляда от рук Марка, от его длинных пальцев… и вдруг вспоминаю: он снимал с меня одежду! Прикасался ко мне — как сейчас прикасается к этим клавишам!

В голове помимо воли возникают образы.

…Марк расстегивает пуговицы моей ночной рубашки.

…Медленно опускает бретельки.

…Стягивает рубашку с плеч.

…Пальцы проникают под тонкую ткань, и…

Ноги подгибаются.

Хватаюсь за рояль, чтобы не упасть. Закусываю губу, чтобы не закричать от отчаяния.

Что со мной?..

Кажется, от колебаний струн воздух раскаляется и вибрирует, отзывается в теле дрожью, сладкой и мучительной.

Сжимаю бедра, желая, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

Чтобы никогда не кончалась.

Закончив играть, Марк со стуком закрывает крышку — будто ловушку захлопывает — и смотрит на меня со странной усмешкой.

— С-спасибо, — голос срывается, я закашливаюсь.

Что ж такое? Сама себя не узнаю.

— И это всё, что может сказать ценительница музыки?

— Н-не знаю… — шепчу я пересохшими губами и снова закашливаюсь.

Нет, так не пойдет. Надо взять себя в руки. С силой впиваюсь ногтями в ладони.

— То есть… я имела в виду… представить не могу, что творилось в душе человека, который написал эту музыку. Это… такая боль… такой надлом, — я с трудом подбираю слова.

Марк поднимается со стула и подходит к окну. В задумчивости смотрит на улицу. Лучше бы он не поворачивался сейчас ко мне. Но он поворачивается.

— Знаешь, кто это написал?

— Рахманинов?

— Нет.

— Прокофьев?

— Понятно. В музыке ты не разбираешься.

— Я сказала, что люблю музыку, но не говорила, что хорошо в ней разбираюсь.

— Автор — норвежский композитор Рольф Лёвланд.

— Странно, но мне почему-то эта мелодия кажется русской от первой до последней ноты. Думаю, она идеальна для экранизации русской классики. Так и представляешь: князь Мышкин у постели мертвой Настасьи Филипповны. Или Митя Карамазов, кричит — не виновен! — когда его уводят после приговора. Или строки Есенина: «Я устал себя мучить бесцельно…»