Он ткнул большим пальцем в сторону.

– Я с удовольствием послушала бы вашу игру, Себастьен, но только не в Орчард-фарм.

Щеки Урсулы зарделись от подобной дерзости. Она отвела взгляд, нервно теребя край фартука.

– Подождете? Я могу принести арфу tout de suite[51].

– Ох, не знаю… Вы же не станете играть прямо здесь, верно?

Он вскочил на ноги столь грациозно, что у нее перехватило дыхание.

– Mais, bien sûr[52], мадемуа… я имею в виду – мадам!

Он помчался по лужайке, словно несдержанный юноша.

Без сомнения, он и был юношей. Или, по крайней мере, моложе Урсулы на несколько лет, а ей уже исполнилось тридцать четыре. Она почувствовала стыд за свое поведение, ведь была далеко не наивной девочкой, чтобы флиртовать со странствующим менестрелем. Она была замужней женщиной, что налагало определенную ответственность. Теперь, когда Себастьен исчез, а с ним и его восхитительная улыбка и красивые руки, следовало взять себя в руки, словно молодого пони, нуждающегося в дрессировке.

Она поднялась на ноги медленнее, чем Себастьен, и разгладила фартук, а затем вернулась к повозке, чтобы собрать непроданные товары и рассовать их по корзинам перед возвращением домой. Потом отправилась за Арамисом.

Когда Урсула вернулась, над ее плечом покачивалась голова крупного жеребца. Себастьен уже ждал ее с маленькой арфой из блестящего черного дерева в руках. На ней были натянуты кишечные струны, и вся она была испещрена настроечными винтами. Урсула остановилась так резко, что Арамис толкнул ее в спину.

Себастьен вспрыгнул на край повозки, корзины с овощами оказались у него в ногах. Он коснулся одной струны, потом другой, подкручивая винты, пока не добился нужного звука. Потом улыбнулся Урсуле, приподнял подбородок и начал играть.

Единственной музыкой, которую когда-либо слышала Урсула, были песнопения, иногда исполняемые во время мессы. Один из сыновей Миган играл на флейте, но в Орчард-фарм музыка никогда не звучала, там никто не напевал даже для себя. Да и песнопения в храме были немелодичными. А изящные пальцы Себастьена перебирали струны и били по ним. Он начал вполголоса напевать мелодию – нечто простое и милое, мелодию, которая постоянно менялась, приходя в гармонию с хрупкими переливами струн.

Урсула сама не заметила, как, прислонившись к Арамису, закрыла глаза и зачарованно слушала. Чистая красота музыки, заходящее солнце и поднимающийся легкий ветерок заставили ее глаза наполниться слезами.

А в сознании у нее звучали слова, словно рожденные на грациозной волне музыки:

«Это он, Урсула. Он подарит тебе ребенка».

* * *

Урсула понимала, что это не то, чего хотела Нанетт. Ее мать рассчитывала, что Моркам станет отцом ребенка, как полагается, и они оба будут любить малыша, который позаботится о них в старости.

Но Нанетт также говорила, что Богиня поступает по-своему. День еще не успел подойти к концу, как Урсула поняла, что это правда.

Себастьен пригласил ее в свою комнату в трактире, но Урсула отрицательно покачала головой. Ее знали в деревне, и, если бы увидели, слух о ее проступке, бесспорно, дошел бы до ушей Моркама прежде, чем она вернулась бы домой.

Себастьен хмыкнул, заворачивая арфу.

– По крайней мере позвольте прокатиться с вами по утесу. Хочу поглядеть, как вы с развевающимися кудрями и горящими глазами скачете на своем огромном сером жеребце.

Урсула заглянула в его серебристые глаза и вспомнила слова, что недавно пронеслись в ее голове. Кожа начала покалывать от желания – нет, скорее потребности! – прикоснуться к Себастьену, а живот заныл от жажды прижаться к нему.

Она понимала, о чем он просит, знала, что делает, когда запрягла Арамиса, забралась на сиденье и кивнула Себастьену, чтобы садился сзади. Она чувствовала на себе людские взгляды, но надеялась, что они сочтут, будто она решила подвезти путника, – что-то, что она смогла бы объяснить Моркаму. Себастьен сидел позади, умостившись между пустых корзин, пока они не выехали далеко за пределы деревни.

Солнце садилось за их спинами, Арамис тащил повозку по дороге. За утесом справа от них поверхность воды стала зеркальной, ровной и в гаснущем свете приобрела удивительный оттенок глаз Себастьена. К тому времени, как они остановились, ветер стал резче. Он обдувал холку и круп Арамиса, который стоял, помахивая хвостом, а Урсула и Себастьен спускались к знакомому Урсуле подножию утеса.

В этом месте камни выходили на поверхность, что давало защиту от ветра, а мелкий песчаный покров местами был усеян скоплениями морской травы. Там и укрылись Урсула с Себастьеном.

Она вернется поздно… Нанетт и Моркам будут высматривать ее из кухонных окон или садовых ворот…

Но когда Себастьен расчистил место, где она сначала села, а затем прилегла, когда он провел по ее щекам своими тонкими пальцами, а затем коснулся груди сквозь домотканое платье, Урсула отогнала все мысли о муже, матери и ожидающих ее домашних заботах.

Себастьен не торопился. Он поцеловал ее в губы, потом в глаза и шею. Он был нежен и терпелив, не поднимая ее юбки, пока она не начала извиваться под ним, а ее вожделение не возобладало над робостью. Когда он вошел в нее, она удивленно охнула, словно была девственницей. Ее тело таяло под ним, открывалось, принимая его, приветствуя каждое движение и ощущение.

С Моркамом все было по-другому: рутинное чувство выполнения задачи, которая должна быть завершена и забыта так быстро, как только возможно. Себастьен никуда не спешил. Он наслаждался, сжимая руками ее бедра, осыпая поцелуями грудь, побуждая ее к насыщению, которого она никогда не испытывала и даже не подозревала о его существовании.

Неподалеку море пело свою песню. Ветер обвевал их, дуя по-корнуолльски – во всех направлениях. Песок на их ложе был мягким и податливым. Урсула вскрикнула – это был долгий, полный восторга вопль, заставивший Арамиса, который ждал их наверху, заржать. Себастьен также испустил глубокий гортанный крик, и все закончилось.

Но Себастьен был не таким, как Моркам. Он не был козлом, который после совокупления с козой поворачивается щипать траву, как будто не произошло ничего важного. Себастьен держал Урсулу в объятиях и, зарывшись лицом в ее волосы, шептал ласковые слова. Он повторял ее имя, снова и снова, поглаживал ее по животу, целовал в лоб. Когда опустилась тьма, он взял ее снова – с такой нежностью, что, казалось, она могла умереть. Они лежали в своем укрытии из песка, камней и морской травы, пока звезды не начали прорезать глубокий ночной покров над ними.

Урсула вздрогнула, села и принялась приводить одежду в порядок. Себастьен сделал то же самое и подал ей руку, помогая встать. Не говоря ни слова, обмениваясь только прикосновениями и нежными взглядами, они поднялись по тропинке наверх. При виде их Арамис фыркнул и нетерпеливо ударил копытом.