– Когда ты будешь знать точно, Урсула?

– Я уже знаю, – коротко ответила та. – Я чувствую это. Чувствую ее.

– Ее? Ты уверена?

Урсула подвернула последнюю складку ткани и выпрямилась:

– О да. В потомстве Оршьеров и впрямь преобладают женщины, но дело не в этом. Я уже знаю, что она там, хотя живот еще не растет.

– Скоро начнет. Нельзя терять время.

– Не приложу ума, что еще я могу сделать.

Нанетт затолкала головку сыра на ее место на полке – глубоко под холмом, где он будет лежать, пока не созреет, и повернулась, вытирая руки о фартук.

– Я сварю тебе снадобье, – сказала она.

– Моркам никогда его не выпьет.

– Моркам никогда и не узнает.

* * *

Моркам объявил, что собирается выгнать овец на болото пощипать последней летней травы. Урсула приготовила обед из хлеба, сыра и пива и с улыбкой проводила его. Как только он ушел, Нанетт достала гримуар и раскрыла его на кухонном столе. Урсула разбирала старофранцузские слова, пока мать металась между прачечной и садом, который уже начал засыпать в преддверии зимы, но где все еще можно было найти несколько увядающих трав и стебельков чеснока. Она отыскала омелу и мать-и-мачеху, корень любистка, манжетку и коровяк. Целый день снадобье кипело на плите на медленном огне, пока не уменьшилось в объеме всего до нескольких столовых ложек едкого сиропа. Его нужно было оставить на алтаре на весь день, но времени на это не было. Нанетт приготовила рагу из кролика с луком, картофелем и морковью. Снадобье она спрятала в шкаф, а за ужином вылила его – все до последней капли – в порцию рагу Моркама. Урсула удивилась, что он не возмутился насчет запаха. Возможно, выпитое пиво и съеденные бутерброды притупили его вкус, а может, лук в рагу приглушил запах снадобья.

Глубокой ночью он разбудил Урсулу, которая спала уже несколько часов. Она вскрикнула от испуга и удивления, когда он навалился на нее. Он овладел ею, церемонясь не больше, чем болотный жеребец, когда покрывает одну из своих кобыл, – неистово и быстро. Когда все было кончено, он откинулся на спину, оттолкнув ее с выражением отвращения на лице, как будто это она жестоко обращалась с ним, а не наоборот.

На мгновение она подумала, что все будет хорошо. Да, было неприятно, но дело было сделано. Все свершилось как раз вовремя, чтобы Моркам был убежден, что он отец ребенка, который должен был родиться весной.

Но Моркам был потрясен своей внезапной страстностью не меньше, чем она. Она лежала на подушке, тяжело дыша и пытаясь поправить ночную рубашку, когда он схватил ее руку и сжал.

– Урсола, что ты натворила? – прорычал он. – Что ты со мной сделала?

– Моркам, – запротестовала она, пытаясь высвободиться, – я ничего не делала!

– Что это было? – настойчиво спросил он, повысив голос. – Что-то противоестественное!

Ярость в его голосе, ненависть в глазах, блеск которых был едва виден в тусклом лунном свете, заставили Урсулу похолодеть. Она мгновенно вспомнила все, о чем предупреждала мать, и, собрав все силы, вырвалась из его рук. Сердце у нее учащенно билось.

– С чего ты это взял? Почему бы мужу не хотеть возлечь со своей женой?

– Я хочу возлежать со своей женой. Иногда. Но не просыпаться после крепкого сна с желанием взять ее силой.

– Но ты не… все было не так.

Урсула положила ладонь на его руку, но Моркам отбросил ее.

– Меня предупреждали, – сказал он и, откинув стеганое одеяло, встал с постели. Он был обнажен, и в первых проблесках наступающего рассвета стали чуть различимы очертания его тела, громоздкого и звероподобного.

Контраст с Себастьеном, его стройной фигурой и узкими бедрами, был просто невыносим.

Урсула, чуть слышно застонав, отвела взгляд.

Моркам, который – она могла бы поклясться в этом! – прежде был ко всему безразличен, заметил это.

– Не нравится то, что видишь? – сплюнул он.

Ее захлестнула волна внезапного отвращения, и она задрожала от гнева.

– Нет, – твердо ответила она, – Моркам, сейчас – нет.

– Ты неделями преследовала меня, соблазняя вычурными ночными рубашками и устрицами. Ты получила, что хотела, а теперь мой вид тебе невыносим?!

В целом это было правдой. Урсула повозилась с ночной рубашкой и встала со своей стороны кровати, избегая смотреть на него. Когда же все-таки взглянула, он уже надел рубашку и брюки и стоял, уперев руки в бока и задрав подбородок.

Урсула повернулась к нему спиной, но он в два счета обогнул кровать и сжал ее своими железными руками. Нежная ткань ночной рубашки лопнула у лифа, но Моркам не обратил на это внимания. Он сильно встряхнул ее – как терьер потряс бы крысу – и прохрипел:

– Меня предупреждали тогда, много лет назад… Стоило послушаться!

Урсула была сильной женщиной, привыкшей поднимать тяжести и обрабатывать землю, но Моркам был сильнее. Она попыталась высвободиться из его железной хватки, но он продолжал удерживать ее.

– Скажи мне! – потребовал он и снова встряхнул ее.

– Что я должна сказать, Моркам? Отпусти меня!

– Что ты со мной сделала?

– Я уже сказала – ничего!

– Значит, это была твоя мать! Как мне и говорили!

Урсула вздрогнула от ужаса и сдавленным голосом спросила:

– О чем ты? Я не понимаю, о чем ты говоришь!

Он отпустил ее, оттолкнув. Урсула споткнулась и наступила на подол ночной рубашки, та снова разорвалась. Они свирепо глядели друг на друга. За окном уже начали исчезать звезды, воздух в спальне был ледяной.

– Братья говорили, что вы ведьмы, вы все, – происходите от ведьм и рожаете ведьм, – с горечью произнес Моркам. – Поэтому они и не смогли прийти на нашу свадьбу, хотя я и клялся, что это неправда. – Он наклонился к Урсуле, дыша горячо и сердито. – Но ведь это неправда, не так ли, Урсола? Твоя мать – ведьма, она отравила меня, чтобы я… чтобы я вел себя как животное!

Услышав это, Урсула потеряла самообладание.

– Чтобы ты вел себя как супруг! – огрызнулась она и тут же охнула, зажав рот руками. При этом ночная рубашка порвалась окончательно и упала к ее ногам.

С хриплым победным криком Моркам ткнул в нее толстым пальцем:

– Ты признала это!

– Нет! – закричала она. – Это не так! Это глупо!

Его рука сжалась в кулак. Он поднял ее, словно намереваясь ударить Урсулу. Она стояла, закрыв глаза, обнаженная и дрожащая.

«Пусть сделает это, – взмолилась она. – Пусть ударит меня, потом он будет чувствовать себя лучше. Пусть это все закончится. О Богиня, я не хотела говорить это, я не хотела…»

Была ли ее молитва услышана, Урсула так и не узнала. Удара не последовало, а когда она открыла глаза, Моркам исчез.