Принимая во внимание примененное тяжелое вооружение, потери были на удивление небольшими, хотя, если верить рассказам местных жителей, число жертв исчислялось сотнями и даже тысячами. Потери со стороны повстанцев составляли девять убитых и сорок девять раненых, тогда как среди нападавших было только трое раненых, среди них двое смертельно. Пленников разделили на три категории в зависимости от тяжести их вины. Около восьмидесяти солдат, которых считали предводителями мятежа, были заключены в тюрьму. Вторая группа в количестве пятисот солдат была переведена в близлежащий лагерь, а остальных оставили под строгой охраной ремонтировать и убирать помещения в Ла-Куртене. Через неделю две команды отказались подчиняться приказам и покорились только после того, как им пригрозили немедленным появлением французских солдат. Были арестованы три солдата, и подобно другим пленникам их дальнейшая судьба осталась неизвестной. Некоторые наверняка были казнены, хотя точное количество казненных неизвестно.

Еще несколько месяцев, проведенных в сравнительном безделье в Ла-Куртене, нисколько не оживили патриотизма русских войск. Около двух тысяч пятисот солдат приняли предложение Занкевича работать за небольшую зарплату. Остальные оставили это предложение без внимания и продолжали оставаться упорными, хотя и невоинствующими приверженцами революции. Ноябрьская (Октябрьская) революция принесла им новую надежду на возвращение на родину, поскольку большевики немедленно начали переговоры по этому вопросу. Французское правительство заявило, что возобновленные боевые действия подводных лодок в настоящее время препятствуют возвращению солдат. Но подводные лодки не помешали им перевезти в декабре три тысячи наиболее непокорных солдат в Северную Африку, чтобы освободить в Ла-Куртене место для вновь прибывших американских войск. Остальные партиями по двадцать – тридцать человек были отправлены в различные районы Франции в качестве рабочих. Большая часть русских солдат в Салониках тоже отказались воевать, и огромное большинство присоединилось к своим товарищам в Северной Африке. Остальные были отправлены на французский фронт вместе с другими оставшимися верными присяге русскими войсками, где дальнейшие проблемы с дисциплиной в некоторых соединениях показали, что от революционной заразы не так-то просто избавиться. Большинство нарушителей были переведены в рабочие батальоны, а остальные сражались во французской армии до конца войны. Позднее, во время Гражданской войны многие из них присоединились к белым армиям барона Петра Врангеля и генерала Антона Деникина. Североафриканский русский контингент и русские солдаты во Франции, пожелавшие вернуться на родину, в 1919 году были отправлены назад, а в 1920-м отставших обменяли на французов.

Во время войны строгая французская цензура препятствовала проникновению в печать каких-либо слухов о восстании русских солдат. Поэтому чуть ли не единственной доступной информацией была та, которая содержалась в коротком заявлении, опубликованном Временным правительством 30 октября 1917 года. Оно вызвало больше вопросов, чем ответов, и еще большее неудовлетворение среди русского населения в связи с жестоким обращением с их товарищами со стороны «французских империалистов». И все же по сравнению с эффектом от дела Корнилова эта история дала меньше оснований для недовольства. Позорный провал контрреволюционного переворота, нисколько не укрепивший положение Керенского и Временного правительства, как предпочитала думать основная часть прессы союзников, дал мощный толчок движению большевиков. «Авантюра небольшой группы, – жалуется Керенский, – в воспламенном воображении масс превратилась в заговор всей буржуазии и всех правящих классов против демократии и рабочего класса». Если рабочие и солдаты действительно сделали слишком поспешное заключение, то поведение Керенского вовсе невозможно объяснить. Большевикам оставалось лишь пожать то, что посеял Корнилов. Вскоре они приобрели большинство в Советах Петрограда и Москвы, как и во многих других городах, и стали быстро завоевывать симпатии всего населения страны. В начале октября председателем Петроградского Совета был избран Троцкий, которого 17-го выпустили из тюрьмы. В ожидании новой реорганизации кабинета министров правительством управлял директорат из пяти человек. Министры из числа членов Совета, включая Чернова и Скобелева, отказались работать до тех пор, пока из кабинета не будут исключены кадеты.

Сообщая о ситуации в стране российским представителям за границей, Терещенко выражал огромную надежду на будущее. В настоящее время, заявлял он, вся страна сплотилась в единый союз ради общей цели, и правительство не только укрепило свои позиции в результате недавнего испытания, но и полно решимости «любой ценой продолжать войну» и «приложить всю нашу обновленную энергию к задаче реконструирования армии». Такие заявления были скорее предназначены для сведения министерств иностранных дел союзников, каждому из которых обязательно направлялись их копии, чем для российских дипломатов. Но государственных деятелей Британии и Франции больше уже не трогали обещания и заявления. Они давно уже разочаровались в Керенском и в революции, ведь те упорно отказывались следовать курсу, который был им предписан в Лондоне и в Париже. Происшедшую в России революцию всячески одобряли и поддерживали до тех пор, пока не стало ясно, что солдаты почему-то не проявляют должного энтузиазма в войне с германцами. Как коротко выразился один известный англичанин в Петрограде, «эти проклятые русские не имели права устраивать революцию во время войны». Американское правительство, хотя и удрученное летними событиями, оставалось по-прежнему преданным Керенскому и незапятнанным сомнениями и цинизмом своих союзников. В то время как сам Лэнсинг склонялся к пессимизму – во всяком случае, так он говорил позднее – и жаловался, что Керенский слишком сильно скомпрометирован «радикальными элементами революции», Государственный департамент, обнадеженный блестящими отчетами о миссии Рута и оптимистическим простодушием сообщений из России Фрэнсиса, казалось, вовсе не упал духом. Благонамеренно и добросовестно Лэнсинг передавал в Россию вдохновляющие послания от Американской федерации труда и Торговой палаты. «Сердца американских рабочих и демократов бьются в унисон с сердцами русских людей, воздавая должное их настроениям и стремлениям», – со всей серьезностью заверял президент Американской федерации труда Гомперс. Дальнейшее заявление, что «демократии всего мира объединились в борьбе не на жизнь, а на смерть против автократии, империализма и милитаризма», мало что значили для среднего русского гражданина, который, если когда и слышал о Гомперсе, гораздо скорее вспоминал о нем как о решительном противнике Стокгольмской конференции, чем о друге рабочего класса. Не меньше утешали и заверения Торговой палаты, что Россия в своей борьбе против «автократического милитаризма Германии» и «в распространении демократических идеалов по всему миру» может рассчитывать на поддержку «сотен тысяч американских бизнесменов».

В противовес альтруистическому тону заявлений американцев британское правительство ухватилось за возможность оказать прямое давление и, в соответствии с решением военного кабинета во время дела Корнилова занять твердую позицию по отношению к России, инструктировало Бьюкенена проконсультироваться со своими коллегами и представить Временному правительству коллективную суровую ноту протеста по поводу его нерешительного поведения. Посол отредактировал предложенный текст ноты и ждал удобного момента, чтобы обратиться к Керенскому.