Всего через несколько дней после того, как была ликвидирована угроза Корниловского мятежа, произошло еще одно восстание русских, хотя и совершенно иного типа, и на этот раз на иностранной территории.

Это было до сих пор малоизвестное восстание русских войск во Франции – или, точнее, подавление этого восстания. И хотя печальному инциденту недоставало политического значения генеральского переворота, его последствия были гораздо более тяжелыми. После жестокого подавления мятежа в одной из бригад, которые должны были отправляться в Салоники в августе 1916 года, две бригады, находившиеся на французской территории и состоящие приблизительно из шестнадцати или семнадцати тысяч солдат, храбро сражались в нескольких кампаниях. Но понесли невероятно большие потери, особенно от воздействия газа, с которым русским не приходилось иметь дела. Отрезанные от родины, они еще быстрее утратили боевой дух, чем их товарищи в России. Не без оснований они поняли, что являются попросту пушечным мясом, проданным во Францию в обмен на военную технику. Первая бригада состояла в основном из рабочих Московской и Самарской губерний и проявила признаки мятежного духа гораздо раньше третьей бригады, в которой преобладали солдаты из крестьянства.

Мартовская (Февральская) революция, конечно, очень ускорила распад воинской дисциплины. Хотя войска принесли присягу верности новому режиму, только треть от их числа, в основном из третьей бригады, поддерживала его политику продолжения войны. Понеся жестокие потери во время августовского наступления, первая бригада, фактически игнорируя своих офицеров, образовала Совет солдатских депутатов и отказалась воевать. Командующий был смещен и заменен генералом Занкевичем, русским наблюдателем, прикомандированным к французской армии. Два штатских назначенца Временного правительства, Эжен Рапп, представитель русского военного министра в Париже, и Сергей Святиков, ответственный за расследование возможной тайной деятельности за границей царской полиции, явились в войска и попытались вернуть их на путь долга и патриотизма. Подобные попытки были предприняты русскими эмигрантами во Францию и четырьмя депутатами Петроградского Совета, прибывшими в Западную Европу с миссией относительно Стокгольмской конференции. Эти попытки были явно неудачными – и по тем же самым причинам, которые помешали миссиям союзников добиться какого-либо успеха в России. В настоящий момент для французских властей присутствие русских войск было помехой, и, чтобы предотвратить заражение собственных войск мятежными настроениями, в июне они были переведены в лагерь, расположенный в Ла-Куртене, в восьмидесяти километрах южнее Лиможа в Центральной Франции. В новом лагере русских, словно больных инфекционной болезнью, полностью изолировали от всяких контактов с посторонними. Внутренние разногласия обострились чуть ли не до кровопролития, и между двумя бригадами едва ли день проходил без стычки. В начале июля большую часть третьей бригады, к которой добавили несколько сотен патриотически настроенных солдат из первой бригады, вывели из лагеря и направили в расположенный неподалеку городок Феллетен. Здесь они на время расположились лагерем, тогда как военные французские власти, не очень довольные их прежней деятельностью, решали, как с ними поступить. Святиков принял в Париже двух делегатов от первой бригады и выслушал претензии бунтовавших солдат. Он посоветовал русскому Военному министерству начать их немедленное возвращение на родину, а чтобы это не выглядело как награда за мятежное поведение, вернуть в Россию и бригаду, оставшуюся верной присяге. Французское правительство горячо одобрило эту идею, и ее посол в России предложил Терещенко, чтобы одну бригаду отправили на родину в августе, а вторую в октябре. Временное правительство возразило, ссылаясь на трудности с транспортом и снабжением, предлог, который посол Нуленс – скорее всего, верно – истолковал как желание скрыть другие причины. По его мнению, министры не желали возвращения солдат, которые могли сравнивать техническое оснащение обеих армий, что было бы наверняка не в пользу российской. Такое объяснение подсказал послу скорее его патриотизм, чем сообразительность. Но представляется более правдоподобным, что Керенский все еще надеялся восстановить дисциплину в войсках, как находящихся за границей, так и дома, и не хотел примириться с неудачей у самого порога своего французского союзника. Занкевичу соответственно приказано было принять самые строгие дисциплинарные меры, вплоть до восстановления смертной казни.

Войска в Ла-Куртене отказались отправляться в Салоники, и в начале августа им был предъявлен ультиматум, по которому в течение сорока восьми часов они должны были полностью подчиниться и присоединиться к бригаде в Феллетене. В предвидении, что солдаты откажутся выполнить условия ультиматума, еще до истечения его срока, лагерь стали окружать усиленные французские войска с пулеметами, артиллерией и кавалерией. Около полутора тысяч человек сдались, но остальные в количестве более восьми тысяч отказались покинуть лагерь и сдать оружие. Поскольку ни французские, ни русские власти не были готовы использовать превосходящие силы, находившиеся в их распоряжении, ситуация оставалась неизменной в течение всего августа. Срезав солдатам продовольственный рацион, власти могли принудить их сдаться без боя, но эта мера не была принята из опасения, что тогда солдаты станут грабить фермы и деревни. Тем временем осада была подкреплена дополнительными французскими военными соединениями и несколькими тысячами русских солдат, набранных из самых надежных элементов третьей бригады, а также артиллерийским подразделением, только что прибывшим из Салоник.

В начале сентября из предосторожности было эвакуировано гражданское население всей области. 14 сентября Занкевич предъявил повстанцам второй ультиматум, потребовав их безоговорочной капитуляции к утру 16-го. Те, кто решит остаться в лагере, заявил генерал, будут считаться «изменниками родины и революции» и немедленно расстреляны. «Изменники» обратились с призывом к своим русским товарищам не стрелять в земляков. Ни ультиматум генерала, ни призыв солдат не дали никаких результатов. Ни один солдат не сдался, и патриотически настроенные войска не торопились отказываться выполнять неприятное поручение. Обе стороны вырыли траншеи и задолго до истечения ультиматума, то есть до десяти часов утра, сделали окончательные приготовления к бою. Он начался легкой артиллерийской бомбардировкой и редким ружейным огнем. Повстанцы, у которых боеприпасов было гораздо меньше, чем у противника, поддерживали свой боевой дух, распевая Марсельезу и другие песни. Несмотря на численное и боевое преимущество, осаждающие не предприняли атаку. К рассвету следующего дня сдалось около двухсот солдат, остальные и не думали сдаваться. Однако позднее утром, после бомбардировки гаубицами, они выпустили из лагеря семьсот или восемьсот лошадей, что показывало, что они не надеются долго продержаться. В полдень были подняты белые флаги, и огромное большинство повстанцев покорно вышли из лагеря. Около ста пятидесяти человек, более смелых или, может быть, более фанатичных, чем товарищи, отказались смириться с неизбежным и забаррикадировались в госпитале и в офицерской столовой. 18 сентября русские пехотинцы бросились навстречу пулеметным очередям и заняли стратегические пункты лагеря. К следующему утру с помощью постоянного огня из арторудий сопротивление было окончательно сломлено и были захвачены все, кроме нескольких солдат, скрывшихся в лесах.