— Красивые женщины, — продолжал я, — роскошные женщины. И прекрасная погода, хотя не помешало бы немного дождя. — Он упорно молчал, поэтому я попробовал задеть тему, которая должна была его заинтересовать. — Тюрьмы здесь, насколько мне известно, самые прогрессивные в мире. — Я снова скосил на него глаза. У него было выражение лица обремененного долгами человека, который находится в автобусе, набитом праздными туристами. — У них даже разрешаются встречи супругов, — продолжал я без надежды на успех, — что неплохо.

Он вздохнул, затем повернулся лицом ко мне. Теперь до него дошло, что я хочу поговорить, и при всей своей озабоченности настоящим и будущим он явно полагал, что было бы полезно и достойно позволить мне поговорить о своих чувствах. Он потер лицо и фыркнул:

— И чего тебя тянет трепаться?

Это прозвучало как оскорбление. Парировать его было невозможно, поэтому я закусил губу и стал следить за дорогой. Бенуа зевнул, почесался, поковырял в носу и поерзал. Его показная беспечность не могла скрыть нервное напряжение. Мы проехали двадцать минут в неловком молчании, только иногда слышались гул потрудившегося дизельного мотора, скрип фургона и потрескивание раскуриваемой сигареты. Я должен был осознать, что нахожусь в гнетущей атмосфере: Луиза тренировала мою привычку к ней неделями. Бенуа же, привыкшему находиться в компании болтунов, теперь недоставало социального аспекта нашей поездки. Он сверлил мое лицо жесткими взглядом, какие-то непонятные тюремные правила требовали, чтобы он заставил меня заговорить. Его взгляд прилип к моей небритой щеке как плевок, но я не обращал на него внимания. Он велел мне заткнуться — что ж, буду молчать. Когда ему не удалось побудить меня к разговору одним взглядом, он начал ворчать, хихикать и издавать слабые возгласы удивления. Наконец, он громко рассмеялся, вытянулся на своем сиденье и повторил смех для подчеркивания своего присутствия. Я проигнорировал его, озаботившись вдруг предательством Луизы.

Должно быть, Бенуа прочитал мои мысли.

— И как только такой тип, как он, водится с такой бабой, как она? — размышлял он вслух. Бенуа говорил на французском с вялым, гнусаво-свистящим выговором южного диалекта.

Я пошарил по карманам а поисках сигареты, сознавая, что еще не взял верх, потому что он не обращался ко мне прямо. Белая разграничительная линия посередине шоссе алела, когда уходила под «транзит», призывая меня не выглядывать через боковую дверцу, а сосредоточиться на обозрении бегущего гудронного полотна. Я закурил и глубоко затянулся, стараясь выкурить из себя все свои наркотические вожделения по мере того, как распухали мои суставы, а в подкожном слое начинался зуд, будто от копошения миллионов бурых и блестящих ползучих тварей. За окнами фургона мелькала долина, сухая и грязная, как мой язык. Я хотел быть там, укрытым в какой-нибудь складке земли вдали от дороги, чтобы меня никто не нашел.

Вздрогнул, осознав, что Жан-Марк, видимо, готовил для меня как раз такую участь. Было слишком поздно разыгрывать глупые психологические игры для скучающих людей, поэтому я решил проявить инициативу.

— Скажи мне, — попросил я. — Там, в отеле, что она имела в виду, когда говорила, что они заключили сделку?

Бенуа усмехнулся и покачал головой.

— Как, черт возьми, тебе удалось найти такую птичку, как эта? — ответил он не по существу моего вопроса.

Проехали выбеленный белой краской полицейский пост с железной изгородью. Я заметил, как мимо фургона пронесся дорожный знак с надписью: «Будьте внимательны, буйволы», испещренный выстрелами из дробовика. Бенуа не увидел его. Сплюнул табачную слюну прямо на ветровое стекло, засиженное насекомыми.

— Я давал ей все, что она хотела, нет ничего проще.

— Она, очевидно, получила не все, чего хотела, — пробасил он.

Меня так и подмывало спросить его, давно ли он общался с женщиной, отношения с которой продолжались дольше, чем сохранялись его деньги, но решил не расходовать нервы на обсуждение этого вопроса.

— Так что это была за сделка?

— Лучше не спрашивай, — посоветовал он.

— Почему? Разве это испортит мне ночь?

Он повел плечами, как вышибала:

— Конечно. Это смерть для тебя.

После того как он рассказал о сути сделки, я понял, что он был прав. Больше знать нечего не хотелось. Они обнаружили Луизу в баре, разодетой, проводящей время без определенной цели. Жан-Марк поздоровался с ней, как старый приятель. Он воспользовался своим добродушием и ее шокирующим молчанием, чтобы шепнуть ей на ухо нечто столь приятное, что не доводилось слышать другим клиентам. Он оплатил ее выпивку, и они уединились в отдельном номере. Бенуа потягивал пиво и следил за столом регистрации. Как только конторка опустела, он поднялся по лестнице, оставив арапчонка караулить улицу на подступах к отелю. Наверху Бенуа обнаружил Луизу и Жан-Марка, занятых серьезными переговорами. Жан-Марк благодарил Господа за то, что обнаружил Луизу в баре одну. В его планы входило взять ее в качестве заложницы для обмена за возвращение его собственной добычи. Луиза отвергла этот план как негодный. Это был слишком жесткий план, не оставлявший простора для маневра сторон. Как деловое соглашение он был сложен, она не могла сработаться с ним на таких условиях. Вместо этого Луиза предложила свой план. Она разузнает у меня, где зарыт наркотик, и приведет Жан-Марка к этому месту. В обмен он передаст ей пятьдесят процентов закладки, а затем убьет меня. Жан-Марк отверг ее условия как смехотворные, и я был склонен согласиться с этим. Пятьдесят процентов составляло два с половиной кило. Он сказал, что десять процентов — самое большее, что он может предложить, и Луиза, к его удивлению, согласилась на это предложение, но только при условии, что он пристрелит ее лживого дружка-подонка. Сцена в ванной комнате — изобретение Луизы. Она видела ее в каком-то черно-белом фильме, где так поступали с Монтгомери Клифтом.[22]Арапчонок ворвался к ним в комнату через час или чуть позже. Он засек меня плетущимся по улице и напевающим песню «Райский город». Когда я вставлял ключ в замочную скважину, они уже были готовы меня встретить.

Рассказчик упустил одну деталь, одну темную и важную деталь. Я спросил:

— Кто из вас бил ее?

Бенуа провел языком по зубам.

— Не я, — ответил беспечно. — Она на самом деле тебя ненавидит, ведь так?

— Знаю, — сказал я.

Она возненавидит меня еще больше, когда окажется в доме Антонины ла Буэны и обнаружит там пустой шкаф. Я еще не продумал, каким образом разыграю свой козырь, но он был у меня в руках как единственное мое достояние. Я чувствовал, что надо возмутиться ее предательством, но испытывал только смятение. Ее обман выглядел слишком хорошо продуманным, слишком хорошо разработанным, чтобы быть всего лишь следствием нашей ссоры в отеле. Луиза нуждалась во мне, хотя бы как в дилере. Никто не мог заменить меня в реализации тех условий, на которых она действовала, а она была достаточно сообразительна, чтобы оценить нужное средство. Ликвидировать меня не имело никакого смысла, и меня интересовало, дадут ли они мне занюхать последнюю дорожку кокаина.