Снаружи, в самый темный час длиннющей ночи, пролаяла собака, когда мы поехали через небольшой поселок Алкалу. Его обитатели не заметили нашего проезда, шум от наших моторов отражался от выбеленных стен и разносился эхом среди апельсиновых деревьев, там его могли слышать лишь собаки да ослики. Отсюда к востоку пролегала Сьерра-де-лос-Мелонес, а за ней крепость, в которой завершалась моя история. Я взглянул на звезды и почувствовал, как внутри меня в области живота что-то крошится и оседает. Нашел созвездие Орион, стоявшее над Андалузией, и вспомнил ночь, когда Луиза в наркотическом возбуждении составляла из звезд слово «надежда». Она пролежала несколько часов на спине в дырявой шлюпке в поисках букв, следующих за «H», а затем с триумфом произнесла обнаруженное слово, пока я тоже не увидел надежду в небесах.

Надежда поддерживала меня и сейчас — надежда и то, что Бенуа выжимал из «транзита» почти семьдесят миль в час. Надежда будет шептать в мои покалеченные уши сладкие слова утешения, чесать мне спинку, поглаживать лоб и похлопывать по плечу, пока не приведет прямо к виселице, а там вдруг поймет, что совершила ужасную ошибку. Она убежит, оставив меня наедине со священником и веревкой. Надежда закроет мои глаза повязкой и оставит на попечение своей слепой кузины — веры. Надежда находится в дальнем родстве со смертью, хотя публично никогда этого не признает. Я знал это, и, несмотря на то что не считал надежду большой искусительницей, находил пребывание в компании с ней приятным и обнадеживающим. Она была желанной гостьей, пока желала оставаться в гостях. Мы отъехали несколько километров от Алкалы, следуя по извилистой высокогорной дороге, когда нам попалось на пути длинное, низенькое, выбеленное здание, светившее на дорогу желтыми окнами. Из дома доносился шум веселого сборища, я увидел, как яркие задние огни машины Жан-Марка поблекли, а затем она остановилась. Бенуа поставил «транзит» рядом. Когда он опустил стекло дверцы, я скосил глаза и увидел, что Луиза сидит в «мерседесе» между Жан-Марком и арапчонком.

— Как ты думаешь, — спросил Жан-Марк, — они еще работают?

— Ну и что из этого, — ответил Бенуа, — разве тебе можно идти туда?

Жан-Марк потер нос и усмехнулся:

— Почему бы и не пойти?

Бенуа шлепнулся на свое сиденье, качая головой:

— Кто присмотрит за этими двумя?

Я заметил в глазах Жан-Марка блеск. Этот подонок уже пошарил в моих карманах и теперь желал ночного веселья.

— Они пойдут с нами, — сказал он с улыбкой, глядя на меня. — Ты ведь будешь вести себя как надо?

Выпивка была мне дороже свободы. Я покорно кивнул.

— Вот видишь, — улыбнулся Жан-Марк. — Пойдем. Красотка хочет повеселиться.

Снаружи раннее утро было так насыщено запахом сосны, что я мог обонять смолу в прохладном воздухе даже своими поврежденными ноздрями. Весь небесный свод сверкал, словно каждая звездочка Северного полушария пригласила к себе на вечеринку кузину из Южного полушария. Яркость звезд убывала лишь от тепла, исходившего из бара, и холодного свечения исчезающей луны. Усердные пальцы выбивали из струн резкие звуки ритмичной музыки, приглашая звезды принять участие в танце. Когда мы подходили к двери, какая-то пара, целовавшаяся перед припаркованным «пежо», посмотрела на нас и улыбнулась.

Мы выбрали столик, расположенный дальше других от веселящейся компании, и расселись вокруг. Я уныло улыбался каждому посетителю, мимо которого проходил. Но те немногие, которые заметили наш приход, пялили глаза только на Луизу.

Хозяин бара пробился сквозь толпу — принять заказы. Его налитые кровью глаза подозрительно осматривали нас, пока он слизывал капли пота с кончиков усов. Клиенты бара тяжело дышали в облаках дыма от сигарет Ducados и царившем беспорядке. Никто не притрагивался к пепельницам, пол бара усеивали оливковые косточки и окурки. Толпа затянула песню, словно ее попросили спеть на бис, хриплый бычий рев затруднял разговор.

— В связи с чем веселье? — крикнул я.

— Santo Nico,[24]— пояснил хозяин. — Религиозное событие. Что вам принести?

Жан-Марк нагнулся над столом и положил свою руку на мою. Его большой рот улыбался, а глаза источали угрозу.

— Пусть говорит красотка, — постановил он. — Ей полезно попрактиковаться в испанском.

Луиза сделала заказ, и хозяин направился сквозь проход в чуть расступившейся толпе. Возвышаясь над кругом галдящих весельчаков с сияющими лицами, отбивали ритм на севильских гитарах два гитариста: один из них, молодой и зеленый, как сосны на склонах холмов, другой — старый, как сами холмы. Они кивали, улыбались, вздыхали и корчили гримасы, не обращая внимания на трескающуюся кожу вокруг ногтей. Старик, казалось, страдал меньше, его же молодой напарник морщил лоб и тряс своей прической все больше и больше, скрывая, что его руки и пальцы немели и болели.

По-видимому, сходка собралась спонтанно, поскольку женщины и мужчины не были одеты для торжества, даже если они и пили в его честь. В центре круга танцевала фанданго одна пара, кружась в дыму и отбивая чечетку под многочисленные хлопки ликующих зрителей. Волосы партнерши — кареглазой двадцатилетней девушки — напоминали хвост пони. Они были такими же черными, как ресницы ее глаз. В соответствии с местной традицией девушка носила джинсы, тенниску и куртку из тонкой нейлоновой ткани. Ее партнер был одет в брюки из той же ткани и тенниску с эмблемой Raide Gauloises,[25]постукивание его мягких кроссовок заглушалось восклицаниями толпы, но, несмотря на свое несоответствующее облачение, он знал, как танцевать.

Девушка тоже знала. Хотя она была далеко не красавица, уверенность, с которой она била каблучками по полированным плитам, и надменность, с которой отвергала страстные мольбы партнера, придавали ей привлекательность и красоту. Она била в ладоши около золотой серьги в ухе, отстранялась от беспросветной жизни, кружась и стуча каблучками под звуки звенящих гитар, в то время как ее поклонник улыбался, глядя на нее широко раскрытыми глазами и суля обещания без надежды на благосклонность. С гневным видом она отступала, достижимая, но непокорная, как высокие известняковые скалы Сьерры, глядящие черными глазами вниз на поросшие цитрусовыми деревьями долины и зеленые заболоченные воды пересыхающих рек. У меня не было настроения радоваться веселью, но, когда я наблюдал за ее танцем, почувствовал, что в моих внутренностях что-то разорвалось и их жидкое содержание полилось через сердце вниз по спинному хребту.

Я взглянул на Бенуа.

— Вот тебе частица культуры.

— Она хороша, — признал француз. Его глаза напоминали вращающиеся тарелки на стержнях. — Вы сможете так станцевать вдвоем?

Станцевать мне с Луизой?

— Мы знаем только первые двенадцать шагов! — воскликнул я, но он не понял.