Затем я вспомнил, что у меня нет друзей, кроме Хенрика, который водился со мной только потому, что его никто не воспринимал всерьез.

В долине ночь длится дольше. Предутренний свет, пробивавшийся сквозь смолистые вечнозеленые сосны, казался дымчато-серым. Воздух казался влажным и пахучим. Внизу долины над поверхностью реки лежал невысокий слой тумана, покрывая местами широкие травянистые берега между деревьями. Жан-Марк припарковался в конце спуска в долину, я мог видеть его далеко внизу, когда он расхаживал, будто пытаясь разогреться до того, как мы подъедем. Мы проехали последний изгиб дороги, я закурил сигарету и, вылезая из фургона, изобразил на лице широкую подобострастную улыбку.

Жан-Марк отчаянно моргал и скребся от зуда, усилившегося из-за кокаина Трагичного Тони. Я лизнул пульсирующий палец и улыбнулся французу, как побитая собака.

— Здесь не то место.

Он глядел на меня в упор, моргая грозно и быстро.

— Что ты думаешь об этом?

— Думаю, это не то место, — повторил я за ним. — Впрочем, не беспокойся, мы не очень далеко от места назначения. Если только поехать…

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду под этим «не то место»? — заорал Жан-Марк, и дикие голуби слетели в панике с верхушек деревьев, затягивая спирали речного тумана в вихревые потоки трепещущих крыльев.

Я пожал плечами, Жан-Марк сплюнул.

— Приведи сюда эту немецкую шлюху! — крикнул он.

Я зашаркал ногами, нервно потягивая окурок «Мальборо».

— Дай мне этот чертов пистолет! — гаркнул он.

Я не видел Бенуа, но мне казалось, что он не хочет отдавать пушку.

Жан-Марк чуть качнулся.

— Я сказал: принеси сюда пушку немедленно! — приказал он.

На этот раз Бенуа исполнил то, что ему приказали. Когда я увидел, как арапчонок тащит из фургона протестующую Луизу, волна безучастного любопытства поползла, подобно наркотику, от моих ног, замораживая желудок и сердце.

— Заткнись! — рявкнул Жан-Марк. Его губы скривились. — Один из вас, стервецов, лжет. — Гангстер передернул затвор пистолета, выронил патрон на песок у своих ног. — Кто из вас, сволочей, лжет мне? — взвизгнул он.

Я сделал две тяжелые затяжки и выбросил окурок. Никакие объяснения не приходили в голову. Луиза вырвалась из тисков араба и встала лицом к Жан-Марку со сжатыми кулаками и таким же красным носом, как у него.

— Пошел ты к черту! — крикнула она. — К черту, потому что никто из нас не лжет.

«Это уже кое-что», — подумал я.

Жан-Марк держал пистолет в вытянутой руке и смотрел через прицел.

— Да, — ярился он, затаив дыхание, — это так, в самом деле?

Дуло пистолета совершило круговое движение и прицелилось в мое сердце. Я сделал шаг влево. Дуло последовало за мной. Я не видел пистолета, не видел потного лица Жан-Марка, смотрел только в его широко открытые глаза.

— Это правда?

Я открыл рот, затем закрыл его. Пожал плечами.

— Это правда, черт возьми?! — вскричал Жан-Марк, а арапчонок поспешно скрылся за фургоном.

Я метнул быстрый взгляд на Луизу, словно это было против правил, стал сосредоточенно наблюдать за выражением ее лица. Раньше я смотрел на нее миллион раз, и каждый раз она перехватывала мой взгляд. На сей раз этого не было.

— Это он, — воскликнула она, — он подлый лжец! Он говорил мне, что тайник внизу. Разнеси сердце этого грязного лжеца вдребезги!

Я все слышал, обонял, чувствовал, но видел перед собой только гадкое маленькое отверстие в стволе пистолета Жан-Марка. Оно поднималось и опускалось в такт с его сердцебиением, как бы подтверждая требования Луизы.

— Убей его к чертовой матери!

Жан-Марк крепче сжал рукоятку, потоптался на месте и поднял пушку. Его взгляд метнулся от меня к Бенуа и снова ко мне. Он покачал головой.

— Я не смогу этого, — произнес он наконец. — Хочу, но не могу.

Луиза рассмеялась коротким укоряющим смехом сожаления и неприязни.

— Иди к черту, ты, жалкий дилетант, — фыркнула она, покачивая головой.

— Нет, — взъярился Жан-Марк, — иди ты к черту!

Словно молот ударил по наковальне, словно сломалась ветка сухого дерева или Библия упала на кафельный пол, так прозвучали три выстрела в спину Луизе. Ее левая рука шарила за спиной в поисках твердой поверхности земли, чтобы смягчить падение, в горле застрял крик изумления. Стая испуганных птиц сорвалась с куста, когда ее голова ударилась о пыльную землю, согнутые колени прижались к грудной клетке, когда она царапала землю и пыталась подняться. К ней подкатилась гильза из тусклой дымящейся меди с черным отверстием, словно пытаясь воссоединиться с одной из пуль, которая пробила грудину и разорвала трахею перед тем, как отрикошетить от спины и поразить ее голову. Широко раскрыв глаза и рот с окровавленными зубами, Луиза взглянула сначала на Жан-Марка, затем, как бы невзначай, на меня. Стало ясно, что она вот-вот умрет. В ее глазах не было ни осуждения, ни гнева, только шок замешательства, ужас удивления, как у ребенка, впервые обнаружившего опасную связь между бензином и спичками. Она перекатилась на бок и выгнула спину, ее мозг боролся с тьмой, левая рука хватала воздух в пространстве, где, как ей казалось, находилась ее рана. Ее агонизирующее изумление превратилось в страх, когда она неуклюже уставилась на что-то, находившееся очень близко к ее лицу. Она не видела, как Жан-Марк подошел сзади и снова выстрелил. Пуля подняла в воздух ком земли рядом с ее правым бедром. Он выстрелил снова и на этот раз поразил ее в грудную клетку — оттуда в прохладный утренний воздух вырвался фонтан крови. Луиза перевернулась на спину, захрипела и умерла.

— Са plane pour moi,[27]— осклабился Жан-Марк, слегка качнув бедрами. Он снова поднял пистолет, часто и тяжело задышал, но Бенуа вышел вперед и повернул его руку вниз.

Жан-Марк пожал плечами и позволил дымящейся пушке повиснуть на пальце. Бенуа взял у него пистолет и поставил его на предохранитель, перед тем как сунуть за пояс.

— Подбери улики, — сказал он Жан-Марку и указал на стреляные гильзы.

Брови убийцы взметнулись над покрасневшим от гнева лицом.

— Ты их поднимешь.

— Ты маленький человечек, — произнес кто-то, и я почувствовал, что это адресовано мне.

Земля качалась из стороны в сторону, я тряс головой и почти ничего не видел, но смог заметить, что арапчонок делал то же самое. Каблуки Луизы отбивали в пыли дробь в некоем непристойном мрачном фанданго. Я вспомнил, как мы заходили в каждый обувной магазин на побережье в поисках этих блестящих красных туфель. Смерть улыбнулась мне, затем схватила ее за подол алого платья, задрав его до трусов в пятнах мочи и оставив серебряным браслетам на ее нежном дрожащем запястье оплакивать приглушенным треньканьем ее жизнь и достоинство. Земля под ней так пропиталась кровью, что больше крови не впитывала. Алая влага лилась потоками, собиралась в лужицы и бороздки. К полудню она почернеет, и один из квадратных метров Испании навсегда останется в гневе.