Я отступил, тяжело шлепнулся в пыль, царапал ее ногтями, будто доказательство того, что уже реально случилось, лежало зарытым под поверхностью земли.

Со мной рядом опустилось в пыль какое-то легкое существо небольшого объема.

— Затянись! — сказал арапчонок.

Я открыл глаза и уставился на него, как полоумный. Он указал на пачку сигарет.

— Покури.

Пока возвращался к «транзиту», слышал треньканье колокольчиков коз, пасшихся на берегу реки. Я дрожал и курил на пассажирском месте, видя в лобовом стекле лицо поющего старика из бара, в то время как Бенуа и арапчонок тащили Луизу в камыши. Жан-Марк переоделся в чистую рубашку и не спеша направился ко мне. Его подчеркнутое спокойствие не могло скрыть краски возбуждения на лице и частого дыхания.

— Мне было необходимо пристрелить ее, ведь так? — Он чуть подождал ответа и, не дождавшись, ушел с усмешкой. — Если бы я не пристрелил ее, должен был бы пристрелить тебя, не так ли? Меня нельзя принимать за идиота, так? Теперь ты это чертовски хорошо понимаешь, верно?

«Он задает много вопросов», — подумал я; когда Жан-Марк отвернулся, расстегнул «молнию» на ширинке и стал мочиться на дорогу, помечая, как животное, свою территорию и подчеркивая свой триумф. Бенуа вскочил на сиденье шофера, с его рук еще капала речная вода, которой он пытался смыть кровь Луизы. Он нажал на стартер.

— Не понимаю, кого ты из себя изображаешь, — бросил он. — Я тебя предупреждал прошлой ночью.

В стекле дверцы с моей стороны появилось лицо Жан-Марка.

— Доставишь меня к кокаину, — сказал он.

Я кивнул.

— Снова на дорогу? — высказал догадку Бенуа.

Я кивнул, и «транзит» направился в Эль-Гатосин, возложив попечение о теле Луизы на восходящее солнце, коз и мух.

Однажды Исемит Сэм привязал Багса Банни[28]к рельсам железнодорожного пути. Не помню, что делал кролик Багс, но его привязали к нижнему ярусу железной дороги, в то время как усатый психопат стоял на верхнем ярусе, хихикая и притоптывая, глядя на циферблат своих карманных часов. Как раз в это время по верхнему полотну шел поезд и переехал Сэма. Его гибель вызвала преждевременную отставку травмированного машиниста. Я чувствовал себя в положении кролика.

Вытянул руку по направлению к условному горизонту в виде приборной доски. Старался понять, существует ли связь между бесчувственной головой и пальцами. Связи не было: я дрожал, словно сидел на хрупком дереве, во рту было сухо и смрадно, как в испанском баре, там, где мои вены заходили за травмированные ушные раковины, возникала боль. Луиза была мертва, но это обстоятельство еще не осознавалось как ему следовало быть осознанным. В моей голове бушевал вихревой грохочущий шторм, все линии связи с ней были перерезаны. Порывы ветра били словно удары, дождь лил как из ведра сквозь прорехи сверкающего зарницами неба. На расстоянии, качаясь на ветру и мигая под дождем, неоновый щит посылал сквозь ураган сигнал: «Может, еще жива!» Может, Луиза не умирала. Может, это был сон. Может, все было трюком. Она мертва, но может, и жива еще, лежит без сознания и истекает кровью, чтобы умереть в раннем свете зари. Может, мне удастся уговорить Жан-Марка отвезти ее в больницу… Был еще один неоновый щит, пытающийся устоять перед штормом. Дождь выбивал из него искры, уносил их ветром. «Последние слова», — просигналил он, и эти слова определили трагическую участь Луизы.

Обожженная солнцем сточная труба, по которой неслись такие же, как мы, мешки с дерьмом, видимо, была заполнена изменой, ложью и эгоизмом. Будучи стоком цивилизованного общества, этот поток падал вниз струями, удаляясь от высокоморальной почвы, но даже здесь, в преисподней, вызывало некоторый шок открытие, что твоя подружка клеит твоего помощника и замышляет твое убийство. Требовались время и сила духа, чтобы примириться с таким предательством. У меня их не было. Луиза прошла путь от самонадеянности до предательства и смерти в течение одной короткой летней ночи, — и ушла навеки. Возможно, если бы я доверил ей правду, сам был бы унесен рекой, пораженный шоком и бездыханный, Луиза же мучилась бы на моем месте. Интересно, что бы я тогда чувствовал? Не найдя ответа на этот вопрос, я задумался над тем, что бы почувствовала Луиза, если бы пуля Жан-Марка пронзила меня.

Что бы она сказала?

Луиза сказала бы: «Пусть идет к черту».

— Так пусть она идет к черту, — сказал я по-французски, так чтобы это понял и Бенуа.

Больше я не хотел думать о Луизе, а Бенуа, кажется, был заинтересован в том, чтобы скрасить молчание кое-какими мыслями, зашевелившимися в его голове. Я затеял разговор только для того, чтобы он его поддержал.

— Чей это кокаин?

Он подумал некоторое время, затем решил удостоить меня ответом:

— Одной шишки в Париже.

— Жан-Марка?

— Я сказал — одной шишки! — гаркнул он.

— Тогда почему за ним приехал Жан-Марк?

— Потому что прежде всего на нем лежит вина за то, что кокаин оказался здесь. Он его потерял, он же должен его найти. Вот почему.

— А ты работаешь на Жан-Марка?

Бенуа рассмеялся:

— Нет, я работаю не на Жан-Марка. Я представляю здесь человека, которому принадлежит товар, утерянный Жан-Марком.

— Как он потерял кокаин? — Я был не слишком заинтересован в ответе на вопрос, но лучше было разговаривать, чем думать, особенно в этот темный час.

Бенуа сменил скорость и повел фургон вверх по довольно крутому косогору.

— Он назначил несколько ненужных встреч… Дерьмо! — выругался Бенуа, когда фургон остановился и потребовались обе руки, чтобы вытянуть обвисший ручной тормоз, насколько это возможно. Поскольку началась крутая осыпающаяся дорога в гору, двигаться дальше было сложно, но со второй попытки фургон натужно двинулся вперед, как старый искалеченный мул. — Он поручил доставку товара одному из своих ублюдков, чтобы тот реализовал его на рынке. Говорил, что несет за него ответственность. Считал, что парень нуждается в помощи для того, чтобы встать на ноги, после того как вышел из тюрьмы и обнаружил, что его шалава мать умерла во время его пребывания в заключении…

Фургон почти исчерпал свои возможности, но Бенуа на некоторое время остановился, а затем двинулся дальше.

— Фургон — дерьмо, — пожаловался он.

— Что же случилось с этим парнем? — спросил я, как будто не знал этого. Парень встретился с Иваном, нетрудно догадаться.

Впрочем, все было не так.

— Ты мне скажи, — предложил Бенуа с усмешкой. — Ты его видел последним?

Это обстоятельство ничего не значило и одновременно значило все: оно не просто несколько изменило ход событий, но придало им совершенно иную окраску. Я чувствовал, что должен был сильнее удивиться этому открытию, но мой мозг был настолько парализован, что, каким бы открытие ни было весомым и в некотором роде значительным, новость о том, что Жан-Марк и Иван были отцом и сыном, оказалась как камень, брошенный в глубокий-преглубокий колодец. Камень еще падал и набирал скорость, ему еще предстояло упасть, когда это произойдет, всплеск будет едва слышим, а рябь, скорее всего, невидима.