Я не обращал на него внимания. Он снова ударил меня в ухо. Сквозь боль, притупившуюся из-за повторных ударов, я почувствовал, теряя сознание, как по шее полилось что-то теплое. Отдал ему ключи, и он выбрался из фургона.

— Вылезай, — приказал, появившись у дверцы машины с моей стороны.

Зажав рукой разбитое ухо, я слез со своего сиденья. Колени ослабли, от Бенуа потребовались некоторые усилия, чтобы вытолкнуть меня на пустынную дорогу. Он присел на корточки возле меня и зашептал в мое здоровое ухо:

— Мне не следовало бы говорить тебе это, но я все-таки скажу: есть две вещи, которые тебе надо знать о Жан-Марке. Во-первых, он ненавидит врунов. Он воспринимает ложь как надругательство над своим интеллектом. Учитывая круги, в которых он вращается, — это неудобная позиция. И отсюда вытекает во-вторых. Жан-Марк очень суровый человек, но, как ты догадался, никогда никого не убивал. Он полагает, что в этой поездке ему придется прикончить кое-кого, и, раз ты спрашиваешь, я скажу: он должен это сделать ради поддержания своей репутации. Он сознает этот долг, я тоже, но там, откуда мы приехали, многие люди думают, что он размазня. Надо что-то сделать, чтобы исправить положение. — Он потыкал в меня пистолетом. — Лично мне ты ни на какой хрен не нужен, но, если бы я был на твоем месте, взял бы себе с этого момента за правило говорить правду и ничего больше. Таким образом, ты поможешь ему не насиловать себя.

Мы оба посмотрели вперед одновременно и увидели, как по обочине к нам возвращаются задние сигнальные огни машины Жан-Марка. Бенуа поднялся.

— Хочешь увидеть, на что я способен, ты, подлый английский дегенерат?

— В чем дело? — крикнул Жан-Марк.

Я с трудом встал на колени и скосил глаза, чтобы увидеть сквозь красное свечение задних огней «мерседеса», испытывает ли Луиза беспокойство. Нет, она беспокойства не испытывала.

— Ничего существенного, — отозвался по-французски Бенуа. — Просто учу его, как себя вести.

— Ублюдок, — выругался Жан-Марк в ответ.

Мне показалось, что его ругательство частью предназначалось и Бенуа.

— Продолжим эту чертову езду, а? — Бенуа завел мотор, исключая всякую возможность возражения. — Лезь с той стороны, — сказал он. — Я поведу машину.

Звезды, казалось, стали перемещаться в светло-голубом сиянии ночного неба, когда я проковылял вокруг фургона и взобрался на сиденье пассажира. Лучи наших передних фар уперлись в пыльное облако, которое оставила машина Жан-Марка, спешившего продолжить путь. И едва я опустил свою избитую задницу на сиденье, как Бенуа, раздраженно нажав на газ, рванул вслед за «мерседесом». Я закрыл глаза и осторожно потрогал разбитое и опухшее ухо, расцветшее на одной из сторон моей головы как цветок, который будет выглядеть днем слишком безобразно. Шок проходил, убывал адреналин, оставляя вместо себя боль как напоминание о том, что я еще жив.

Я погрузился в тяжелый, прерывистый и поверхностный сон, бормоча всякий раз, когда лобовые огни встречных машин пробегали по моему лицу. Временно непослушное тело помещалось на переднем сиденье «транзита», а мысль уносилась под солнце, устремлялась вниз, к пыльным склонам холмов провинции Бордо.

Встречаются гроздья винограда, не заслуживающие того, чтобы их собирать. Они портят вино, говорил мне старый араб, потому что растут слишком близко к земле и слишком далеко от израненных и кровоточащих пальцев, которые стремятся сорвать их с куста. Искусство сборщика заключается в том, чтобы распознать гроздья, которые портят вино. Ибо благородство бутылки вина зависит не от того винограда, который пошел на его изготовление, а от того, который был исключен. На мгновение я перестал слушать и взглянул на наставника. Со своими седыми бровями, старческой бородой и загаром, порожденным солнцем пустыни, он был французом не больше, чем я, тем не менее был уверен в том, что убедит меня в весомости своего мнения. «Все дело в чистоте вина», — говорил он, и это была правда, хотя меня поражало, сколько вздора рассказывают о вине французы. Много чепухи несла и Луиза, но я мог видеть ее сквозь деревья на другой стороне комнаты, и она пыталась мне что-то сказать. Я улыбнулся девушке, сидящей рядом, и передал ей закрутку с марихуаной. Она что-то говорила, когда я поднимался, но я не слушал. Меня ждала Луиза. Ее любовник не знал ни того, что она была там, ни того, что я собираюсь спасти ее от него, увлечь туда, где всегда светит солнце, свободно потребляются наркотики, а музыка заставляет плакать. Проблема заключалась в том, что я не мог обеспечить ей все это постоянно, пока не мог. Мне нужно было посидеть некоторое время в свободном кресле рядом с трупом, лежавшим на тахте. Его плечи, волосы и лицо были посыпаны несколькими граммами белейшего и чистейшего кокаина, рассеянного над ним его старыми друзьями и клиентами в знак уважения к его деятельности. Я сел на кресло рядом с тахтой, улыбнулся телу и наклонялся, чтобы слизать порошок с его холодных щек, но, как только приблизил свое лицо к его лицу, мои ноздри почувствовали пощипывание от холода альпийского снега. Он таял на моем языке, это были скорее кристаллы льда, чем кокаина, и, когда талая вода потекла через высохший глаз на переносицу сломанного носа, я понял, что откуда-то знаю этого человека.

— Я пришел из прошлого, чтобы лишить тебя будущего, — пробормотал он.

Я лизал свою руку, чтобы устранить привкус его лица с моего языка.

— Не думаю, что у меня есть будущее, — сказал я.

— Пока оно есть, — ответил он с улыбкой, его глаза смотрели прямо, а тело лежало неподвижно.

— Мне нужно идти и встретить эту немецкую пташку, — предупредил я его.

Он снова улыбнулся:

— Jusqu'ici, tout va bien.[23]

Я закурил сигарету.

— Что это должно означать?

— Нам нужно ехать вместе, — ответил он. — Купим трейлер и поедем в Непал, поищем развлечений и приключений. Нам следует немного пожить.

Я закурил сигарету.

— Зачем?

Его глаза повернулись так, чтобы встретить мой взгляд, белки напоминали античную слоновую кость, а зрачки смотрели сухо и сурово.

— Потому что жизнь слишком коротка.

Я думал об этом, но не смог ответить. Мое внимание отвлек предмет, возможно, ботинок, который раздраженно уперся в мой бок. Что-то тяжелое и острое, подобно щипцам, вгрызлось в мой скальп над линией волосяного покрова, а джинсы сжались, взяв в тиски мой пах. Я прикурил сигарету и попытался подняться с кресла. Мир завертелся, и я сжал плотнее веки, помня и забывая слова этой девушки. Этот мир исчезал навсегда, а прыщеватый убийца увозил меня из хаоса в чистилище. Или, может, я мчался прямо в ад.

Я открыл рот и почувствовал, как мои губы разомкнулись. Острая боль смягчалась. Оглядел кабину в надежде найти что-либо способное утолить жажду. Видимо, тело жаждало воды, но разум уже давно отмежевывался от здоровых потребностей. Я тянулся к бренди, водке или виски, хотя мои кости нуждались в кальции, а дряблые мышцы — в сахаре, хотелось кокаина, амфетамина или диаморфина. Я остановился на никотине. Фильтр сигареты прилип к ранке на моей нижней губе, и, когда я отрывал его, боль прокатывалась, как дождевая вода по водосточному желобу в трубопровод, чтобы выплеснуться в мой мозг.