Но все люди по-разному относятся к мистическому и трагическому. На стене той гостиницы висит мемориальная плита с напоминанием о том, что здесь такого-то числа такого-то года «прервалась жизнь поэта». И что вы думаете, она окружена печальными девами с выплаканными глазами и современными пиитами, питающимися вдохновением от печальных стен? Черта с два! Под плитой фотографируются на память туристы. Семьей, парой, целыми классами. И ладно бы еще в минорных чувствах стояли. Нет! Счастливы! Радуются, словно это не эпитафия, а обещание обязательно вернуться…

А на Марсовом поле я вообще черта видела. Стоял у вечного огня и… жарил картошку на ветке. Клянусь! Мне правда страшно стало. Поле. Кругом – никого. Темнота. Тишина. По левую сторону – дом старухи, морочившей тремя треклятыми картами голову Германну, по правую – и вовсе Михайловский замок с августейшим призраком за занавесками. А тут бес со своим ужином. Обернулся на мои шаги, смотрит, улыбается… Только я рот открыла, как из пустоты на меня вышли обожженные то ли пламенем, то ли временем революционеры. О чем-то спросили, отвлекли, а я смотрю – у костра-то пусто. Только запах золы и горелой картошки в воздухе…

Мистика мистикой, но жизнь полна контрастов. Однажды я приехала в Питер по делу. Решила не шиковать, заказала первую попавшуюся гостиницу. В самом центре, недалеко от вокзала, плохо, что ли? Денег сэкономлю, а не потрачу, как обычно.

Вечером, закончив все дела, я направилась на отдых. Ужин, ванна, полчаса на мягкой кровати перед телевизором и сладкий сон утомленного трудами человека… Ха-ха! Сначала я со своим чемоданом долго топталась туда-сюда по улице. Что за штучки? Дом вижу, табличку с номером дома вижу, даже рекламу гостиницы вижу, гостиницы не вижу в упор. Сунулась за помощью к прохожим, но не тут-то было. Петербуржцы… Все спокойно выслушивают, с улыбкой пожимают плечами и идут своей дорогой. Мне прямо не по себе стало. А уже ночь, даром что на дворе светло. Июльские аномалии северной столицы.

В общем, в сто пятый раз заглядываю в заплеванный внутренний дворик, думаю, нет, ну точно не может быть, но ладно, на всякий случай, пойду, дойду до конца.

В конце стоял мусорный контейнер, а напротив него на распахнутой в тьму, плесень и гниль двери фломастером было нацарапано… название моего отеля. Такой-то, такой-то, этаж последний.

Иногда бывает чувство, что вам точно не надо туда, куда вы направляетесь. Я карабкалась по лестнице, заплеванной окурками 17-го года, и точно знала – зря карабкаюсь. С другой стороны, в тот лифт влезало что-то одно – или я, или чемодан, расставаться с багажом мне не хотелось, поэтому на верхнюю площадку я ввалилась в мыле, грязи и ярости. Я не верила, что после всего увиденного на лестнице меня встретит «чудный номер с прекрасным видом из окна» так же, как не верю в Лохнесское чудовище. Но я все равно шла вперед и от этого злилась на себя еще больше.

За входной дверью было то же, что и на лестнице, только выкрашенное в оптимистический ядовито-зеленый цвет. В узком, как щель, коридоре стояли полуголый мужчина в трусах и домашних тапочках и пожилая больная женщина в вязаных носках, халате и шерстяной шапке. Девушки за столом – это здесь был ресепшен – выдавали ей бутерброды с колбасой. Каждый был упакован в целлофановый пакет. По их разговору я поняла, что они скармливают ей мой ужин.

На автопилоте я взяла ключ и направилась в свой «номер», с трудом проталкивая чемодан по коридору. В том месте, где стоял мужчина, чемодан застрял и движение остановилось. Я попыталась объяснить, что в такой непростой ситуации надо постараться разойтись и дать друг другу дорогу, но вовремя заткнулась. Мужчина был настолько пьян, что не мог сдвинуться с места. Он врос тапочками в линолеум и смотрел на меня не моргая, как речной карп.

В номере, до которого мне в тот вечер все-таки удалось добраться, стоял колченогий топчан Козетты, при одном взгляде на который становилось нехорошо на душе. От вида пары кривых стульев щипало в носу. Выглянув в окно и уткнувшись носом в кирпичную кладку, я поняла, что еще немного – и пущу слезу. В комнате напротив, очевидно, все было еще хуже. Там неизвестные вдохновенно ревели навзрыд.

– Вы что, уже уходите? – потрясенно спросила девушка, наблюдая за тем, как я в обратном направлении проталкиваю чемодан между стеной и окоченевшим мужчиной.

Я издала звук, очевидно, означавший: «Нет, что вы, как можно… Просто мы с чемоданом хотим немного покататься в лифте, свежим воздухом подышать, развеяться…»

Короче говоря, я сбежала. Когда я добралась до номера в другой гостинице, кстати, оказавшегося немногим дороже того приюта, у меня не было сил ни радоваться, ни раздеваться. Я повалилась на кровать и очнулась глубокой ночью. Ни сфинксов, ни стихов, ни окоченевших младенцев в банках со спиртом в ту ночь я не видела.

Позже, придя в себя, отобедав и отвалявшись на гипоаллергенных перинах, я поняла, чем мне нравится эта гостиница. Да всем! Я обожаю большую высокую кровать, красный плед и полосатое покрывальце. Мне нравится вид из окна. Успокаивает мысль о том, что он неизменен с позапрошлого века и вряд ли что-то изменится в нем в течение ближайшего (зачем только надо было присобачивать водосточную трубу поперек храмового фасада на видном месте?). Я просто счастлива, что в мой номер постоянно ломятся милые женщины, предлагая безвозмездные вечерние и утренние уборки. Мне нравится ресторан внизу, где меня всегда накормят и напоят, а в специально отведенном помещении на четвертом этаже еще и пустят в баньку погреться. Да, все это стоит приличных денег, и миска пюре обходится мне дороже полного бака машины, но я воровать готова, чтобы хоть раз в квартал приезжать сюда и падать на эти белые простыни!

Я слышала, есть люди, которые недолюбливают этот город. Да что говорить, есть те, кому и Париж не в радость и тошнит от Венеции. Города как люди – всем не угодишь.

Но мне здесь хорошо. И в дождь, и в снег, и в мороз, и в белые ночи. Нет, может, мне было бы неплохо и в Донецке, окажись я там без дел, в хорошей гостинице, с любимым, кучей денег и хорошей книжкой… Но все-таки есть что-то особенное в питерских кварталах и площадях. Что-то томительное, печальное, с привкусом горечи и запахом стоячей воды. Ну что делать, нравится мне это. С одной поправкой – засыпать я хочу все-таки на белых простынях, а не в загаженных подворотнях, которыми кишмя кишит этот волшебный город!

P. S. И конечно, никогда и ни за что не пойду на воровство, даже ради недели в любимой гостинице!

Самое ближнее зарубежье, самая миролюбивая граница, самая улетная экология. На вокзале в центре города пахнет морем. На центральной площади гуляют чайки и торгуют живой золотой рыбой, грязи нет нигде вообще, и самые страшные финские алкаши вежливо предупреждают дам, что сейчас они срыгнут им под ноги.

Несмотря на то что страна совершенно безнадежна с точки зрения привычного нашему сердцу культурного досуга, я ни разу не уезжала оттуда недовольной. Возможно, потому, что мне для того, чтобы ощутить радость жизни, просто не надо напиваться до состояния животного и укатывать свою или чужую физиономию в асфальт перед рестораном. Возможно, это и роднит меня с финнами. И я в этом вопросе предпочту быть скорее скучной, чем невменяемой.