Я ушла из кабинета этого великого человека полным ничтожеством и совершенно без сил. Доползла до своей серийной машины и покатила в заурядную берлогу, по пути вспоминая, как и было наказано, о годах своей ничем не выдающейся жизни. Однако, поскольку моя жизнь мне очень даже нравилась, я переключилась на другое.

Как все-таки интересно – времена меняются, но кое-что остается неизменным. Некоторые уже почти расшифровали геном человека, доказали, что Шекспир был женщиной, и отправили зонд с поздравительной открыткой в другую галактику, и все равно главное, что беспокоит добрую половину народонаселения планеты – достаточно ли успешно они продвинулись вперед по лестнице карьеры и жизни, и, самое главное, многие ли это заметили.

Возможно, понты родятся от некоторой наивности или от мощного комплекса неполноценности. Зачем в тот день шишке понадобилось гробить на меня такую прорву времени? Мы с ним пять лет не виделись, не увидимся счастливо еще пятнадцать. Пока он расписывал мне своих говорящих стихами акмеистов волнистых попугайчиков, он еще полмиллиона мог бы заработать. Но нет, рассказать про попугайчиков ему было в тот момент важнее. Потому что других таких нет во всем мире, потому что они не просто дорогие, они бесценные, и, когда они умрут, все люди на земле поймут, что потеряли, и принадлежит это восьмое чудо света ему – Ивану Александровичу Хлестакову-с! Мама дорогая! Какие же все-таки люди странные.

Раньше запросы были поскромнее. И сейчас еще в строю те, кто искренне радуется шубке от Версаче и носкам от Кензо. Это уже почти нормальные ребята и девчата, которые много работают в офисе или спальне и умеют порадоваться кто носкý, кто дому на Антибах. А что, я тоже, например, рада, что родители под Москвой дачу построили. Я даже могу понять тех, кто искренне счастлив, получив на праздник бриллиант размером с лошадиную голову. Ну нравится! Ну счастливые люди. И не так много им, в сущности, и надо. Совсем другое дело, когда тот, кто давно ободрал все мыслимые и немыслимые купоны с кустов жизни и купил билет в космос, однажды проснулся и захотел стать самым лучшим на белом свете…

Говорят, синдром бога может проснуться в каждом. Клянусь, когда я доезжаю до дома в семь тридцать вечера, я тоже отчетливо вижу ярко-золотое свечение над головой. Помимо меня в зоне риска чаще всего оказываются пилоты авиалайнеров, врачи-хирурги, учителя средних классов и парикмахеры в дорогих салонах (политики не в счет, в их кругах в ходу совсем другие забавы). Да что говорить, после пары стаканов можно вообразить себя и султаном Брунея, и оскаровским лауреатом. Но одно дело, когда такое чудо происходит с заправщиком на бензоколонке, и совсем другое – с хозяином трех «Гольфстримов» и владельцем транснефтяной корпорации. И если у заправщика еще есть шанс проспаться и наутро даже не вспомнить, как вчера с корешами они ставили на колени Америку и увеличивали грудь всем женщинам земли, то ребятам со своими самолетами иллюзия неограниченных возможностей начисто сносит голову.

Внимательно слушая внутренние голоса, нашептывающие, что они Творцы и Создатели, эти товарищи направляются прямиком в мир искусства. И встают башни, поднимаются музеи, снимаются фильмы, выходят книги, журналы и даже печатаются поэтические сборники стихов. Если у Творца остается голова на плечах, всем вышеперечисленным занимается стая высококвалифицированных специалистов, за большие деньги согнанная со всего мира. Тогда Творец остается в истории под именем продюсера или мецената, благодарный народ стоит в очередь в Третьяковку и пересматривает затертое до дыр «Последнее танго в Париже». Если голоса окончательно заглушают вопли разума, Творец сам берет в руки перо, камеру, мастерок или встает к мольберту.

В результате случаются парадоксы. Например, один человек доказывает недоказуемую теорему или совершает открытие мирового масштаба, а когда потрясенная публика начинает осыпать его восторгами и денежными мешками, скрывается в своей квартире, дверей не открывает и за «нобелем» не едет. Зато другой, проснувшийся с мыслью, что он теперь великий художник-концептуалист, пишет птичьим пометом автопортрет и, воздев его повыше к небесам, бросается к народу. И ведь тщательно обходит весь народ, чтобы, не дай бог, никого не обделить своим шедевром.

История, которую делают люди, не всегда бывает разборчива. К сожалению, не все рукописи не горят, и бесхребетная бумага веками всё чего-то терпит и терпит… Но вот что радует, так это непостоянство памяти и текучие свойства момента. Я бы с ума сошла, если бы дольше 5 минут вспоминала интимное место Мадонны (кстати, совершенно не доказано, что оно именно ее) и тех волнистых попугайчиков вместе с их больным на всю голову обладателем. Я забыла о нем, добравшись в семь тридцать вечера до дома, отправилась рассматривать собственный нимб и прикидывать, чем бы еще удивить застывшее в ожидании моего следующего шага человечество. Да и само человечество подвинулось бы рассудком, осуждай оно до сих пор с тем же пылом и задором мазню импрессионистов или страшную железную башню над Парижем. Нет. Ничто не стоит на месте, и нам нужны новые жертвы. Старые, даже если это Петр Первый, которого городская власть и нелегкая вздыбили над рекой, в какой-то момент надоедают до смерти. Зато теперь рядом с царем с выпученными глазами собираются построить то ли стеклянное яйцо, то ли апельсин. Вот будет заварушка!

По счастью, многим Творцам, бывает, надоедает общаться с немытыми и нечесаными подмастерьями, бесконечно обсуждать линии, пропорции, хронометраж, цветовую гамму, тональность, ритм, амфибрахий, контрфорс и дискретный монтаж. Отрыгнув последнюю сумму денег, они бросаются в «Гольфстримы» и уносятся обратно к своим котировкам, доу-джонсам и креольским любовницам. Если нет, и кино про любимого погибшего попугайчика все-таки выходит на экраны, а сборник стихов «Наколочки на полочке» покрывает все прилавки книжных магазинов, остается самое главное. Немного подождать. Потому что никто из нас не в курсе глобального замысла, и бог его знает, может, трагедия попугайчика и станет нетленкой?

Помимо дома, в котором я живу, у меня есть три места, где при необходимости и желании я могу тусоваться. Во-первых, родительский дом. Там во всех отношениях неплохо, мне всегда шесть лет, я могу одна безнаказанно сожрать целиком торт «Наполеон», меня чешут, гладят, все разрешают и ничего не требуют. Однако мой папа – грузин, я – частично, и под одной крышей это создает некоторые неудобства. Мы можем встретиться в коридоре и подраться, выясняя, ровно или криво висит картина на стене. Положение спасает моя мама, всю жизнь исполняющая партию голубки мира, и то, что мы все очень веселые люди, искренне любим друг друга и изо всех сил стараемся поддерживать это чувство на некотором расстоянии.

Есть моя собственная квартира. Там тоже все отлично, но вместо ванной – душевая кабина, а я этого не люблю, телевизор ловит всего три канала, даром что это самый центр, а под окнами уже лет тридцать Мосводоканал на пару с ремонтными службами отбойными молотками портят дорогу и нервы жильцов. Кроме того, в переулке построили банк и офис, и теперь, подъехав к дому днем, припарковаться можно только в собственном почтовом ящике.