В ложбину полетели мины. Окоп, куда спрятались, оказался глубиной меньше метра — никудышная защита. Направленный минометный обстрел, такая штука, что хоть лежи, хоть ползи, шансов спастись немного. Когда мины стали взрываться поблизости, я понял, что вскоре не одна, так другая влетит в наше слабенькое укрытие. Даже если рванет в метре или двух, рыхлая земля не спасет. Вели непрерывно огонь 80-миллиметровые «самовары». Когда ахнули очередные два взрыва, мы бросились убегать. Выскочили из зоны обстрела, но ложбина закончилась, и пришлось залечь в траве. Поползли к сгоревшему Т-34. Спасай, родной!

Не от хорошей жизни забрались под танк. Я знал, что это укрытие немцы стороной не обойдут. Так и получилось. Минами двадцать семь тонн металла не возьмешь. Чтобы добить русских снайперов, пустили в ход гаубицы «стопятки». После нескольких близких попаданий у Сани потекла кровь из носа, а я оглох. Потом ударило по корпусу, но показалось, что шарахнуло прямо по голове. Пудовые фугасы забросали танк землей, вырыв вокруг огромные воронки. Прямое попадание исковеркало и сдвинуло башню. Я уже потерял всякую надежду выбраться живым, но открыла огонь наша артиллерия. Немецкие гаубицы замолчали.

Из-под танка выбрались едва живые. Ползли в сумерках и буквально свалились в траншею. Оба были контужены, ничего не слышали. Отправили в полковой санитарный пункт, где отлежали пять или шесть дней. Шел непрерывный дождь, палатка кое-где подтекала, а мы с Саней Вагановым отсыпались. Если бы еще нормальная кормежка!

Раненых, конечно, старались кормить получше, но из-за распутицы подвоз продовольствия и боеприпасов был ограничен. Та же жидкая каша и пшенный суп. Правда, утром получали по кружке какао со сгущенным молоком. Неожиданно нас навестил Будько с напарником. Принесли «привет» от комбата Морозова в виде фляжки разбавленного спирта и банки тушенки. Выпили, поговорили. Олег сообщил, что имеет на счету четырех новых уничтоженных немцев, и попросил приплюсовать их к трем, уже занесенным в карточку учета.

— Или самому занести? Ты, Федор, здесь долго лежать будешь?

— Как дождь кончится, — отшутился я.

— Может, вас в санбат переведут? Там и лечение получше.

В медсанбат меня и Ваганова пытались направить еще в первый день, но оба отказались. Старший врач полка неплохо знал свое дело, по его словам, мы нуждались больше в отдыхе, чем в лечении. В санбате же были незнакомые люди. Кроме того, я нагляделся на контуженых. Это была лазейка для тех, кто хотел подольше откосить от передовой. В лазарете тоже имелся один такой мудрец. Снаряд разорвался где-то в стороне, он, притворившись, отлежал несколько дней с нами, а затем добился отправки в санбат.

Я понял, что Будько прощупывает мое настроение и торопится стать главным снайпером полка. Конечно, такой должности не существовало, но его активность наверняка заметило командование, а значит, пока я лечусь, есть шансы оттеснить меня в сторону. К честолюбивым задумкам коллеги отнесся с пониманием:

— Бери, заполняй карточки. У тебя, может, не четыре, а уже пять или семь фрицев прибавилось. Не стесняйся, записывай всех.

— Ты что, мне не веришь? — напыжился Олег.

— Тебе какая разница, верю или нет. Не такой большой я начальник. Ты сам опытный, хватаешься за дело цепко.

— Это точно, — подтвердил Саня Ваганов. — Вести счет научился.

Будько сделал вид, что не уловил подковырок, хотя над его честолюбием откровенно посмеивался и собственный напарник. Такой же выпускник снайперской школы, только не получивший сержантских лычек. А мне погоны пока не достались. Носил в петлицах старые медные угольники.

Через несколько дней нас выписали. Закончилось лечение, прекратился дождь, а комбат Морозов намекнул, что скоро будем наступать.

В батальоны прибыло пополнение. Роты укомплектовали почти до полного состава. Однако новички обучены были слабо. «Необкатанные», как сказал бы мой прежний командир батальона Ефимцев. Совсем молодые ребята, почти мальчишки, с тонкими, как у цыплят, шеями и болтающимися обмотками. Вели себя непредсказуемо. То дружно бросались на дно траншеи, когда снаряды рвались далеко в стороне, то с любопытством тянули головы, вглядываясь в немецкие окопы. Василий Иванович, комроты-4, рассказывал:

— Ребята хорошие, в бой рвутся, а простых вещей не понимают. Думают, семьсот метров — большое расстояние. Фрицы вчера приложились из пулемета, парнишке пуля в лицо угодила. Не знаю, выживет или нет, хотя мы его бегом в лазарет эвакуировали. А второго, наповал. Думаю, снайпер сработал. Ты б занялся…

Как раз вчера я занимался поисками вражеского снайпера. Только попробуй найди его на двухкилометровом участке. Здесь и пулеметы огонь ведут, артиллерия, минометов напичкано. Часто случается, от безделья лупят и наши и немцы из обычных винтовок. На шестьсот-семьсот метров только шальная пуля в цель попадает. Но мало ли таких шальных пуль? Как-то смотрел сводку потерь за одну неделю по нашему второму батальону. Шесть-семь погибших, полтора десятка раненых. Один из новичков на собственной гранате подорвался, другой, непонятно как, пулю в затылок получил. Начали было расследование, но бойцы рассказали, что парень по нужде полез из траншеи наверх и поймал свою смерть через всю нейтралку. Кажись, пулемет стрелял… кажись!

И немцы потери несли. Опытного снайпера обнаружить трудно, это очевидная истина. Читал я про захватывающие поединки, когда сутками напролет друг друга подстерегали. Едва не куклы, соломой набитые, каски на палке подсовывали, а затем ловили отблеск оптического прицела и валили супостата прямо в глаз. Думаю, что такие истории были в духе Олежки Будько. Однажды он в штаб доложил, что снял снайпера. Мне приказали разобраться. Если действительно так, то представить орла к награде.

Разобрался. Оказывается, Олег разбил стереотрубу в немецком окопе боевого охранения. Стрелял два раза, вторым выстрелом убил или ранил наблюдателя. Насчет снайпера я уверен, там он близко не сидел. Боевое охранение от слова «охрана». Выдвинутое на сотню метров вперед пехотное отделение с пулеметом охраняет траншеи от внезапного броска противника. Без крайней нужды они стараются себя не обнаруживать и тем более не пустят в свой окоп снайпера.

Об этом я доложил замполиту полка. Он пошевелил пальцами, задумался и сказал:

— Ты все же подготовь представление на Будько. Парень старается. Пусть наблюдателя прихлопнул, все равно дело неплохое.

Заметив что-то в моем взгляде, добавил:

— Тебя с Вагановым попозже представим. К Будько уже корреспондент из дивизионной газеты приезжал.

— Про убитого немецкого снайпера написал?

— Тебе жалко, что ли? Пусть у бойцов дух поднимается. А то, понимаешь, пассивно себя ведут. Разговоры всякие… Герои постоянно нужны. Помнишь, какой подъем подвиг Александра Матросова вызвал? Грудью на амбразуру, не каждый сможет.

Подобные случаи вызывали у меня сомнение, которым я никогда ни с кем не делился. Я каждый день видел немецкий дзот перед собой и не мог представить, как его амбразуру можно закрыть человеческим телом. Во-первых, амбразура расположена вертикально, а во-вторых, немецкий МГ-42 выпускает двадцать пуль в секунду. Любое тело разрубит и отбросит в сторону. Видимо, дело обстояло по-другому. Ребята на какое-то время гранатами или пулями гасили огонь и давали возможность роте сделать бросок. И гибли, выполняя такое рискованное задание. Поединок с вражеским дзотом являлся сам по себе уже подвигом. Погибнуть здесь было гораздо проще, чем выжить и выполнить задание. Остальное продумывали газетчики. Насчет патриотического подъема замполит был прав. Бойцы, читая про подвиг Александра Матросова, заявляли, что готовы сами в случае необходимости закрыть грудью вражескую амбразуру.