— Не приближаться! Запрещено

— Напасть могут? Ты ведь с автоматом, защитишь.

Охранник юмора не понял:

— С пленными общаться не положено.

Я объяснил, что держал оборону на Дону, а итальянцы стреляли по нам с высот на правом берегу. Разговорились. Узнав, что я снайпер, охранник с уважением заметил:

— Редкая у вас профессия, товарищ сержант. Про Героя Советского Союза Василия Зайцева читали?

— Читал.

— Вы, наверное, макаронников тоже хорошо пощипали?

— Это они меня подковали. Три месяца в госпитале отлежал. До сих пор хромаю.

Закурили. К нам тут же подошел итальянец в нашем русском бушлате. На плечах, где воины дуче носили погоны, были нарисованы бурой краской два широких и два узких треугольных шеврона. Старший капрал. Улыбаясь, попросил:

— Сеньоре офицер, закурить можно?

— Можно.

Я протянул ему папиросу. Прикурив, капрал на русском языке доложил охраннику, что работа идет нормально, только земля мерзлая.

— Быстро они русский язык освоили, — удивился я.

— Захочешь выжить и по-китайски заговоришь. Ну, иди, Марчелло, гоняй своих. А то без ужина останетесь.

Капрал отдал нам честь, приложив к затертой ушанке ладонь в трехпалой рукавице, и направился к своей команде. Одеты пленные были как попало. Под тонкими однобортными шинелями, никак не подходящими к нашим февральским морозам, угадывались многочисленные поддевки. Некоторые носили старые замасленные фуфайки. В них все же теплее, чем в их шинелях, рассчитанных на южную зиму.

— Как они? — спросил я.

— Да ничего. Улыбаются. Поют иногда. Не то что фрицы. Те смурные, обозленные.

— Нам они не улыбались. Лупили сверху вниз из всех стволов.

— Отстрелялись. Сколько их в степи померзло, жуть. Однажды колонну гнали, хотели на ночь сарай занять. А он макаронниками забит. Видно, остановились на ночлег, печки нет, все и померзли. Взвода два, не меньше.

Позже, я узнаю цифры, во что обошелся итальянцам «крестовый поход на восток». Из 230 тысяч солдат и офицеров, которые вторглись в Россию, 85 тысяч были убиты или замерзли, 49 тысяч попали в плен. Несмотря на солдатские пайки и в общем-то нормальное отношение к ним, на родину, в свою солнечную Италию, вернулись из плена немногим больше половины. Двадцать две тысячи не смогли пережить страшные для них русские зимы.

В учебно-запасном полку я пробыл чуть больше месяца. Обстановка в нем мне не понравилась с самого начала. Многие офицеры (непривычное слово, входившее в обиход) смотрели на свою службу здесь как на хорошую возможность откосить от передовой. Не скажу, что я сам снова рвался на фронт, но смотреть на некоторые вещи было противно. Процветали пьянство и воровство. Пользуясь тем, что состав полка постоянно менялся, воровали хозяйственники, повара, командиры всех рангов и особенно начальство. Командир полка окружил себя кучкой прихлебателей и смотрел на все сквозь пальцы.

Кормежка для временного или учебного состава была отвратительная. Я и еще несколько сержантов были зачислены в постоянный штат в качестве помощников командиров взводов и командиров отделений. Тех, кто получил должность помкомвзвода, повысили в звании до «старшего сержанта». Кормили нас неплохо. Но, глядя, как на пищеблоке жарят картошку с мясом для избранных, я с трудом скрывал возмущение.

Солдаты, хлебнувшие артобстрелов и бомбежек, терпели. Пусть тухлая капуста и сизая ячневая каша без грамма мяса, но это лучше, чем снова на фронт. Новобранцы, те вообще ничего не понимали, воспринимая все как норму. И рванье, которое им выдавали, и плохую пищу, и сытые морды тыловиков. В моем 1311-м полку ничего подобного не водилось.

Я понимал, что возмущаться глупо. Ушел с головой в учебные занятия. Они были обязательны для всех, но фронтовики всячески от них увиливали. Некоторые считали, что, отвоевав месяц-два, а затем отлежав в госпитале, они уже все знают, а здесь надо расслабляться. Первое время пытался приучить их к дисциплине, но взводный лейтенант смотрел на все равнодушно. И сами фронтовики однажды предупредили меня:

— Ты, старшой, слишком не выделывайся. Не таких обламывали!

Так как лейтенант появлялся лишь утром и вечером (к вечеру обычно выпивши), я практически исполнял обязанности командира взвода. Угрозы не испугали, но если люди не хотят учиться, то и черт с вами! Тем более, кроме фронтовиков, во взводе числилось около трех десятков молодых, недавно призванных солдат. Они учились неплохо, с интересом слушали меня. Планами никто не интересовался, я вел занятия, как находил нужным. С учебными пособиями было туго. На весь взвод выдали три учебные винтовки. Изредка получал на день под роспись ручной пулемет Дегтярева. Стрельбы и метание боевых гранат не проводились.

— Почему не изучаем автоматы ППШ? — спрашивали бойцы.

На этот вопрос важно ответил замполит батальона, обходивший учебные комнаты.

— Винтовка и штык — главное оружие Красной Армии. С ними мы били и будем бить немца. Вот товарищ Егоров из обычной трехлинейки уничтожил тридцать фашистов. Так ведь?

— Так точно, — подтвердил я, но добавил, что у меня была самозарядка СВТ, а ППШ пока еще имеются в армии в недостаточном количестве.

Замполит удалился, а бойцы задали вопрос, почему сняли с вооружения СВТ. Я объяснил, что винтовка Токарева неплохая, но в полевых условиях требует особого ухода.

— Как и люди, тоже. Вот ты, Иванченко, ходишь небритый, с грязными ногтями.

— Вода холодная и бритвы нет, — отпарировал Иванченко.

Все засмеялись. Поддерживать чистоту было сложно. Бойцы спали в тесноте. На трехэтажных нарах лежали голые матрасы, одеяла и подушки без наволочек. Положены ли простыни, я и сам толком не знал.

Вопросов задавали много. И насчет немецкой авиации, и про минометные обстрелы, как вести себя в атаке. Я рассказывал, опираясь на свой опыт. Наверное, говорил порой слишком откровенно. Сержанты из роты, с кем мы общались вечерами, даже потихоньку выпивали, предупредили:

— Ты, Федор, лишнего не болтай, а то загремишь на фронт. Справедливости захотел. По вшам соскучился?

Я был выпивши и, не задумываясь, ляпнул:

— Лучше на фронт, чем такой бардак каждый день видеть.

— Насчет баб наше начальство не промах, — засмеялись мои приятели. — Одних увольняют, других набирают.

Действительно, при штабе крутились с десяток молодых сержанток, одетых в добротную форму, с погонами, которые до взводов и рот не дошли. Набирали этот персонал частенько из эвакуированных, толком не проверяя. Главное, чтобы были молодые, безотказные и одинокие. Две-три украинки, красивые, смуглые, вели себя особенно развязно. Болтали между собой на «ридной мове», не обращая ни на кого внимания. Я их терпеть не мог.

Но, говоря про бардак, я не имел в виду женщин. Если нашим полковникам и майорам так приспичило, что же теперь сделаешь? Меня больше возмущало воровство, безразличие к солдатам. В запасных полках нормы довольствия весьма скромные, а их еще обкрадывали все, кто мог. Побегай по снегу в дырявых ботинках, а потом хлебай пустой суп. С каким настроением они уйдут на фронт?