Мы изучили позиции всех трех рот батальона и батареи «сорокапяток». Командиры, которым Морозов меня представил на совещании, морщились, как от зубной боли. Здесь обстановка была совсем другая, чем на Дону. Немцы — противник более серьезный. В тот период шли бои так называемого местного значения. То фрицы оттеснят нас, то мы нанесем удар. Если с верхов посмотреть, то сплошная возня, не больше. А для полка сплошные потери. Маршевые роты едва успевали затыкать прорехи.

В траншеях днем хлюпала грязь, ночью трещал лед. Возле бруствера, между подтаявшими пластами снега, разливались целые озера. Вода сочилась сквозь стенки окопов. Расстояние до немецких траншей составляло метров семьсот. Чтобы сделать точный выстрел без оптики, предстояло выползать на нейтральную полосу. Деревья здесь почти не росли, торчали редкие пучки кустарника, громоздились, зацепившись за бурьян, шары перекати-поля. В разных местах стояли три сгоревших танка и лежал корпус бомбардировщика Пе-2 («пешка», как его называли), с обломанными крыльями и вмятыми в землю двигателями. Но больше всего на нейтралке было воронок от снарядов и человеческих тел. Одни еще лежали под снегом, а на проплешинах, где снег растаял, соседствовали и наши, и немцы. Наших — раза в два больше.

Я заранее присмотрел из траншеи место для будущей засады: заросли бурьяна, кусты и две большие воронки. Саня Ваганов предлагал использовать сгоревший немецкий танк Т-4, но я его предложение отверг. Каждый из трех подбитых танков на участке, длиной более полутора километров, выделялся, как клоп на стене.

На свою первую охоту на новом месте выполз часа за два до рассвета. Среди бурьяна вырыл окоп с полметра глубины. Промерзшая за ночь земля поддавалась плохо. Колотить лезвием саперной лопатки по льду было опасно. Скребся, как мышь, вспотел, пока одолел полметра. Понял, что запасную позицию оборудовать не успею, решил использовать воронку, заполненную до краев снегом. Но там оказался труп. Видимо, в нее заполз раненый боец, да так и остался. В соседней воронке лежал немец.

В карманах нашего солдата нашел какие-то бумаги, а в подсумке ржавые на ощупь патроны. Вытащил документы немца, отстегнул часы, штык в ножнах и пол-литровую фляжку. Хоть небольшую объемом, но изогнутую, удобную для ношения в кармане. Затем заполз в свой окоп и пристроил винтовку. Нового напарника Саню Ваганова на первую вылазку не взял. Место открытое, поднимем возню, и закончится моя охота, не начавшись. До немецких траншей было метров четыреста. Привыкнув на Дону к пойменному лесу, который неплохо нас защищал, я чувствовал себя на поле, в окружении трупов, очень неуютно. Нервозность усилилась, когда заметил вынесенное вперед боевое охранение.

Наверное, ночью там сидело отделение с пулеметом, а на день оставалась пара наблюдателей, наверняка имеющие бинокль или стереотрубу. Если бы окоп боевого охранения находился прямо напротив моего окопа, то, уверен, они бы засекли меня быстро. Но, к счастью, наблюдатели находились в стороне.

С утра на поле слетелись вороны. Смотреть, как они долбят клювами тела погибших людей (чаще головы), было противно. Одна пара серых санитаров природы расхаживала в полусотне шагов. Боец лежал в каске, лицом вниз, и обе птицы, выискивая удобные места, так увлеклись, что ни на кого не обращали внимания. Как водится, с немецкой стороны начался минометный обстрел, но длился он недолго. На дворе стоял не сорок первый год, наши минометы ответили тоже. Обстрел вскоре прекратился, вернулись вспугнутые вороны, а я увидел цель. Расчет станкового пулемета МГ-42 дал одну, вторую очередь по какой-то цели в наших траншеях и замолк.

Еще я разглядел на участке наблюдения бронеколпак и бревенчатый дзот. Колючей проволоки не было, но я не сомневался, что подходы к своим позициям фрицы заминировали. Облака разогнало ветром, и выглянуло солнце. Чертовых ворон вспугнули новой пулеметной очередью, и они улетели в более спокойное место.

Стрелять я не стал, хотя один из пулеметчиков, поправляя бруствер, высовывался по грудь. Вначале следовало хорошо осмотреться. За неделю, проведенную в траншеях и полдня на нейтралке, я успел изучить участок немецкой обороны напротив батальона капитана Морозова. Разглядел даже две замаскированные приземистые пушки калибра 75-миллиметров.

Когда солнце стало склоняться к горизонту, заполз глубже в бурьян. Просмотрел найденные бумаги убитого бойца: красноармейскую книжку, комсомольский билет, несколько затертых писем. Переправлю в штаб, по крайней мере, он не будет числиться без вести пропавшим. У немца, кроме удостоверения личности, оказались какие-то справки, тоже письма и две фотографии: фрица, его родственников и, наверное, невесты. Девушка лет восемнадцати, в нарядном простеньком платье, мало чем отличалась от наших русских девчонок Фотографии я зачем-то порвал и затолкал клочки в снег. Штык-нож приржавел к ножнам, а во фляжке оказалось кофе, которое я вылил.

Яркое мартовское солнце просвечивало бурьян насквозь. Пришлось осторожно перебираться в воронку. Мало того что соседом оказался мертвец, я еще врюхался в лужу от растаявшего снега. Пристроился на откосе воронки и стал терпеливо ждать. К вечеру стало примораживать, от мокрой одежды и неподвижного лежания тело тряслось, как в ознобе. Когда полз в темноте к своей траншее, обледеневшая шинель гремела, словно жестянка. Часто взлетали ракеты, триста метров преодолел минут за сорок. Командир четвертой роты, лейтенант из города Чапаевска (почти земляк) позвал в свою землянку, где я долго отогревался у печки.

С лейтенантом я познакомился, пока изучал немецкую оборону. Конопатый, небольшого роста, он воевал после училища месяцев семь, успел получить ранение и вторую звездочку на погоны, когда назначался командиром роты. Звали его Василий, а если родом был из Чапаевска, то и называли его Василием Ивановичем, или Чапаевым. Чапаевские усы, правда, не отрастил, но характер имел простой, и мы с ним быстро подружились.

Землянка уже нагрелась. Печку начинали топить с наступлением темноты, так как днем фрицы сыпали мины на любой дым. Подоспел чай, и я выпил с Василием Ивановичем кружку, загрызая поджаренным прямо на раскаленной печке хлебом.

— Старшина скоро ужин принесет, может, останешься? — предложил лейтенант. — Спирта немножко есть.

— Спасибо. Пойду в батальон.

Капитан Морозов встретил меня далеко не так приветливо и сразу накинулся с вопросами:

— Почему не стрелял? Целый день на нейтралке отлеживался.

— Потому что оглядеться сначала надо.

— Долго ты оглядывался. Труса праздновал? Мне такие не нужны.

Я с удивлением смотрел на капитана. Он что, не представляет работу снайперов? Надо быть дураком, чтобы выползти на нейтральную полосу и сразу начать пальбу. Да еще из обычной винтовки, без оптического прицела.

— Вижу, снайперы вам не нужны. Отправляйте меня в роту, тем более снайперской винтовки все равно нет.

— Мне лучше знать, куда тебя отправлять. Ну и что ты там высмотрел?

Я попросил листок бумаги и нарисовал карандашом линию немецкой обороны на участке длиной с километр. Нанес огневые точки, позицию боевого охранения, два замеченных мною противотанковых орудия. Морозов развернул карту, сверился со своими данными и сказал, что ничего нового не услышал. Меня снова начало трясти от холода. Морозов, заметив мое состояние, сказал, что могу быть свободен. Я вспомнил про найденные документы и протянул их капитану. Тот не спеша рассмотрел: