Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я резко остановилась, тяжело дыша. Теперь, когда я не беспокоила поверхность, то вполне ясно видела дно. Темные вихри водорослей, веток, оторванных трав и листьев, гальку. Но не Даррена. Никакого тела, ни пытающегося выбраться на поверхность, ни неподвижного. Его там не было.
В замешательстве и испуге я обернулась. Он не стоял на берегу и не уплывал в глубину. Его нигде не было.
– Даррен! – все равно закричала я.
Кто-то отозвался – бессловесный, гортанный стон. Это был не Даррен. Хотя я знала этот голос.
– Мартин? – Я выбежала из воды и, мокрая до нитки, заметалась по пляжу, даже не ощущая холода. – Мартин?
Он снова взвизгнул от боли. Я нерешительно сделала шаг в направлении, откуда, как мне показалось, исходил голос, но звук, казалось, окружал меня, отражаясь от стен.
– Мартин? Мартин, где ты? – Слезы вернулись и украли силу у моего голоса.
– Хезер! – Мое имя летело ко мне отовсюду и ниоткуда. Я вертелась так быстро, что у меня кружилась голова. – Хезер, помоги!
Два голоса, Мартин и Даррен. Вместе. Испуганные, злые, полные боли.
Обвиняющие.
Почему я им не помогла? Почему я им не помогаю?
Я заплакала сильнее, бегая туда-сюда.
– Где вы? – кричала я.
На этот раз я ничего не добилась, кроме воплей, визга и мучительных криков.
Где они? Бухта была маленькой. Стоя в центре, я могла видеть ее целиком. Из-за паники мне потребовалось много времени, чтобы осознать правду: я одна.
Так откуда, черт возьми, звук? Я обхватила голову, пытаясь его заткнуть. Это случилось с Эммой, это свело ее с ума?
Охваченная страхом, я побежала, плотно зажимая уши. Такое положение сделало меня неуклюжей. Постоянное движение камней под моими ногами подорвало мое хрупкое равновесие, и я упала.
Я сильно ударилась о землю и инстинктивно вцепилась в волнистый ковер из камней и грубого песка, пытаясь остановиться. Моя рука наткнулась на что-то более гладкое и холодное, чем остальные камешки. Я перевернула ладонь, глядя на то, что в ней укрылось.
Брошь. Как она могла здесь оказаться? Дуги бросил ее в воду у лагеря. Шансы на то, что ее унесло потоком и выплюнуло в бухте, были астрономически малыми. Вдобавок я была за пределами прилива. Я неверяще покачала головой.
Затем еще один крик разорвал воздух, и все мысли исчезли. Я вскочила на ноги и со всех ног рванула по узкой тропинке, не сводя с нее глаз, а крошечная медная брошь крепко держалась в моей ладони, будто приклеенная.
Сейчас
Хочу пить. В комнате тепло; вот причина такой сухости во рту. Мой дискомфорт достигает своего пика, когда я наблюдаю, как доктор Петерсен делает еще один глоток своей дорогой газированной воды, но я не прошу у него попить. Я сглатываю, пробуя вернуть немного слюны обратно в пересохший рот. Не то чтобы я собираюсь говорить.
У нас перерыв. Не моя идея, но я не собираюсь жаловаться. Судя по выражению лица доктора Петерсена, он тоже этому не рад. Могу лишь догадываться, что это какое-то официальное требование – через столько времени мне дали шанс восстановить силы или поразмыслить. Однако меня не пускают из комнаты, и не было никаких упоминаний об отдыхе.
Доктор Петерсен смотрит на модные часы «Ролекс» на своем запястье – волоски на руке серебристо-серые от возраста, – и я понимаю, что моя передышка почти закончилась. Он возвращается к просмотру моих записей, но больше не читает. Возможно, просто отсчитывает секунды в своей голове. Его глаза смотрят на бумагу, но не двигаются.
Наконец – и все равно слишком рано – он вздыхает, отодвигает папку и смотрит на меня с приятной улыбкой. Я не могу не задуматься, ненавидит ли он меня так же сильно, как я его, является ли эта улыбка вымученной, ведь на самом деле он хочет хмуриться. Нет – я уверена, что ему нравятся наши маленькие встречи. Я для него как кубик Рубика, головоломка, на которую он уже знает ответ, но над которой продолжает работать. Потому что суть задачи – заставить маленькие цветные квадратики подчиниться твоей воле.
Мне так никогда и не удалось собрать кубик Рубика. Максимум получалось, может быть, выставить ряд желтых или красных квадратов, а потом я застревала и, сколько бы ни крутила, не добивалась никакого прогресса. Мне становилось скучно, и я сдавалась. К сожалению, доктор Петерсен, похоже, более настойчив, чем я, по крайней мере, в этом отношении.
Он открывает рот, и мне интересно, куда же мы повернем сейчас.
– Ты религиозный человек, Хезер?
Какое это имеет значение? Я моргаю, но выражение лица остается бесстрастным. Доктор Петерсен молчит, но продолжает наблюдать за мной, очевидно, ожидая ответа. Если я ничего не скажу, как долго это будет продолжаться?
Возможно, довольно долго, осознаю я минуту спустя. Неловко сидеть здесь в тишине. Охранник громко дышит на заднем плане. Как же это раздражает, ну правда. Это специально, чтобы я не забывала, что он там? Теперь, единожды отвлекшись, мне еще сложнее его игнорировать. Мне нужно чем-то перекрыть этот звук. Чем угодно, даже если это означает, что придется говорить. Кроме того, вопрос кажется безобидным. Я не много потеряю, ответив доктору.
– Нет, – тихо говорю я.
– Ты веришь в Бога?
Не понимаю, чем этот вопрос отличается от предыдущего, но все равно отвечаю:
– Нет.
– А как насчет жизни после смерти?
Я немного прищуриваюсь, все еще пытаясь разгадать смысл. Стоит только подумать, что все под контролем…
– Каждый хочет верить в загробную жизнь, – говорю я ему. – Все хотят думать, что смерть – это не конец.
– А ты?
– Я не знаю, – намеренно кратко отрезаю я. Потому что, кажется, вижу, куда он клонит, и хочу остановить его здесь и сейчас.
– Ах, – говорит он, будто не слышал от меня этих слов раньше. – И в этом проблема, не так ли? В незнании.
Я нацепляю на лицо улыбку. Я права. Однако улыбка не держится долго. Эта теория, в которой Петерсен пытается убедить меня снова и снова, не то, о чем я хочу говорить. Не то чтобы я вообще хотела о чем-то говорить с доктором Петерсеном, за исключением, может быть, моего освобождения, но уверена, такого разговора у нас в ближайшее время не состоится.
Охранник все дышит: медленно, громко. Без умолку.
– Никто не знает, – презрительно говорю я, будто объясняю очевидное.
Петерсен улыбается:
– Это тебя так очаровывает? Смерть?
– Меня смерть не очаровывает, – отвечаю я и не лгу.
– Нет, ты права, – соглашается он. Я удивленно моргаю, но Петерсен еще не закончил. – Это не смерть, не так ли? А умирание. Те драгоценные мгновения, когда можно наблюдать, как угасает жизнь. Гадать, куда она улетает.