тело поднявшей восстание. Он постоял над ней немного, чуть дольше, чем над камнем и над реками крови – просто стоял и смотрел на труп, – а затем приложил руку к холодному затылку.

Мерида буквально ощутила распад.

Ночь превратилась в день, и Ферадаха больше не было, но распад, нанесённый его рукой, остался. Город был обречён, это Мерида видела ясно. Стоило раз кашлянуть корове, как стало понятно, что это начало конца. Каждый новый день нёс с собой больше смертей. Сначала коровы, за ними телята, за ними быки, за ними горожане послабее, за ними сильнейшие.

И город пал. Надолго обратился он в пустые развалины. Корни и бурная поросль постепенно развалили строения; дожди и реки смыли тела. Прошло одно время года, за ним другое, а с ними понемногу прошла и хворь, уморившая город.

Мало-помалу люди, что жили здесь прежде, стали возвращаться из своих тайных нор, прорытых рядом с барсучьими и лисьими. Люди с опаской отстроили первый кранног и стали ждать налётчиков. Но все налётчики были мертвы. Тогда люди заново отстроили основную улицу, затем привели с собой ещё людей с холмов, и постепенно, по мере того, как пролетали дни и ночи, они снова добились процветания и превратились в деревеньку, которую и посетили Мерида с Лиззи. Китнил.

Замелькали новые дни и ночи, и вот настало время Мериды, и она увидела себя, стоящую у камня, с рукой на отпечатке. Рыжие колечки кудрей рассыпались по спине. Локти на рукавах стёрты оттяжкой стрелы, на правом плече потёртость от колчана. Мерида увидела, до чего отчётливо к её годам в лице проступают родительские черты – губы матери, глаза отца.

А затем видение кончилось. Она просто стояла рядом с Ферадахом, и перед ними расстилалось однажды захваченное поселение, теперь возвращённое своим основателям.

Наступило странное чувство. Ветерок, коснувшийся кожи, показался Мериде замедленным. Каждый миг теперь длился вечность по сравнению с тем, что ей сейчас довелось наблюдать.

– Разве нельзя было всё изменить моим способом? – спросила она. – Разве не мог появиться лидер, который заставил бы их увидеть, как порочна их жизнь?

– Ты думаешь, я не ждал этого? – спросил Ферадах. – Я ведь очень терпелив, как ты могла заметить. Ты понимаешь теперь ценность того, что я делаю?

– Нет, – ответила Мерида, хотя на деле она уже сама не знала, что понимает, а что нет. Ей хотелось расплакаться, но при Ферадахе она бы не стала. – По крайней мере, я понимаю теперь, почему ты считаешь, что без тебя нельзя.

– Что ж, покамест этого довольно, – сказал Ферадах.

16. Мать и дочь

После прогулки в Китнил Мерида задумалась о Данброхе на иной лад. За какие-то несколько минут перед ней развернулась целая история деревни от самого основания до перерождения, и, вернувшись в замок, Мерида не могла не думать о том, на какой же стадии своего развития находится Данброх. Ферадах очевидным образом считал, что Данброх подошёл к краху, и видел его, судя по всему, примерно в тех же красках, что Мерида – поселение, когда его отобрали и заполонили чужаки.

Но тот город погряз в пороке и гордыне. Обвинения в сторону Данброха звучали вроде бы мягче. Да, во дворе больше нет аккуратных клумбочек с весенними травами, как раньше. В тронном зале давно не пировали на широкую ногу. Дымную общую гостиную так никто и не взялся ремонтировать, даже вещи наверх не унесли. Но всё это, конечно, лишь по халатности. В Китниле тоже наверняка нашлось бы море недоделок, однако же Ферадах, кажется, не очень-то рвётся снова снести деревню под корень.

Его решимость уничтожить Данброх начинала казаться Мериде прихотью.

И всё же трудно было не видеть и Ферадаха теперь в ином свете. Мериде хотелось считать его жестоким злодеем, но вёл он себя совершенно не так. Она-то думала, Ферадах заставит её любоваться на смерть и разруху, а он вместо этого показал ей премилое, чрезвычайно живое местечко. Перед тем как приложить к нему руку, Ферадах стоял над телом погибшей, и на лице его было написано нечто крайне похожее на сожаление. Так может, в конечном счёте он действительно стремился к тому же, к чему и Мерида?

В кои-то веки в замке готовились ехать в Кинлохи.

Погода наконец-то определилась в сторону весны, и за планы взялись серьёзно. Мерида предложила трогаться в путь, как только станет ясно, что дороги больше не размывает талыми водами; Фергус в ответ предложил ехать сразу после Пасхи, «чтобы встречали порадушнее». За сорок дней Великого поста, в сущности, полной противоположности новогодних гуляний, народ и впрямь ударялся в набожность и аскетизм. С наступлением же Пасхи настроение сменялось на раскрепощённое и праздничное, так что в словах отца Мерида видела смысл.

Её нетерпение росло.

Она отдавала себе полный отчёт в том, что главная цель поездки – подтолкнуть своих родных к изменениям, и всё же сердце её пело при одной мысли о новом путешествии. Единственное, что портило картину, была перспектива выслушивать отцовские шуточки насчёт этого принца из Кинлохи, которого король считал прекрасной партией для неё. В остальном Мерида дождаться не могла, когда снова окажется в дороге на пути к приключениям.

– Мерида, хватит метаться, твоё «туда-сюда» действует мне на нервы, – сказала королева Элинор и поднялась со своего стула в общей гостиной. – Как там, на улице, тепло? Может, прогуляемся? Пойдём. Айла, давай с нами за компанию.

Айла внимательно и прилежно счищала золу с резьбы на каминной раме – процесс этот был в принципе бесконечный и требовал начинать сначала после каждой топки; но Айла отложила тряпку и сказала:

– Благодарю вас, мадам.

Королева обвела комнату взглядом.

Делала она это всякий раз, как Айла проявляла вежливость, то есть вообще всякий раз. Королева как будто хотела сказать: «Вот видите, дети, как надо себя вежливо вести», – однако сама знала, насколько невыносимо это прозвучит, а потому ограничивалась только взглядом.

Харрис закатил глаза и снова уткнулся в листочек: он писал что-то мелкими буквами, сидя у огня.

Хэмиш скривил губы в улыбке, перевёрнутой ровно наоборот, и поплёлся в музыкальную гостиную, откуда через минуту стали доноситься обиженные стенания арфы.

Мерида выдохнула, не разжимая губ, так что получилось «пф-ф-ф-ф-ф-ф».

Королева сделала вид, что ничего из этого не заметила, и как ни в чём не бывало сказала:

– Лиззи, не хочешь подышать с нами свежим