– Да.

– Это из-за договора?

– Вероятно.

– Тогда понятно, почему тебе не понять, что такое семья, – сказала Мерида. – Куда там, если тебя никто больше раза в одном образе не видит. Ну, кроме Кальях. Но она, наверно, не считается? Ты не можешь продолжить начатый разговор. Не можешь дуться дальше после ссоры. Не можешь любить и быть любимым. Никто не будет по тебе скучать. Ты и сам никогда не поймёшь, каково это. Ты ничего не знаешь о человеческой жизни.

– Но я за вами наблюдаю, – возразил Ферадах, и Мерида заметила, как он снова неосознанно сжимает свои смертоносные руки в перчатках.

– И этого тебе достаточно?

– Я наблюдаю немало. У меня очень хорошая память. Я помню почти всё, что видел. – Ферадах помолчал, а потом добавил: – Так теперь ты скажешь, каким меня видишь ты?

Мерида взглянула на него и подумала, что видит сейчас не то чтобы совершенный уж обман, однако и не полную правду. Строго говоря, она действительно видела его внешность, потому что для неё эта внешность всегда была такой. С другой стороны, это не была его внешность, потому что ему не приходилось отвечать за её недостатки или пользоваться её преимуществами. Ему не нужно было упражняться, чтобы поддерживать эти мышцы, и он никогда не мучился оспой, которая оставила ему этот шрамик под подбородком. Он не выбирал, как будут лежать его волосы, и не мог знать, какой эффект производит красота его молодости. Он не заслужил этого лица, он не жил с ним. Эта внешность не оказала на него ни малейшего влияния.

И значит, эта внешность ему совсем не принадлежала.

Мерида покачала головой.

Этого Ферадах, видимо, вполне ожидал, потому что в ответ он просто сказал:

– Что ж, тогда давай продолжим с осмотром моей работы, чтобы не пришлось возвращаться в темноте.

– А что здесь ещё смотреть? – удивилась Мерида и бросила взгляд на Лиззи, которой по-прежнему хватало чем заняться в компании деревенских на середине реки.

– Магию, – ответил Ферадах. – С Лиззи ничего не случится. Мы ненадолго.

Он отвёл Мериду обратно к большому старому валуну с высеченным названием деревни. Солнце на весеннем небе успело проделать немалый путь, и тень за камнем тоже не стояла на месте. Ныне она перекинулась наперёд, открыв глазу заднюю сторону; в центре её виден был отпечаток руки в камне, так глубоко вдавленный, точно это и не камень вовсе, а мягкая глина.

Ферадах указал на отпечаток.

Будь она здесь с кем угодно, кроме Ферадаха, Мерида бы решила, что отпечаток вырезан на камне с помощью инструментов, ровно так же, как надпись на лицевой стороне.

– Видимо, твой, – предположила она.

– Ну да.

Рука, способная продавить камень. Невероятно. Но так же невероятна была и рука, способная призвать ледяную стужу и в одно мгновение погубить маленькое деревце. Мерида спросила, стараясь звучать легко:

– Я бы попросила тебя приложить ладонь, чтобы уж точно убедиться, но ты ведь и этот отпечаток наверняка другими руками делал?

Ферадах склонил голову набок.

– Сейчас в любом случае понадобится твоя рука. Приложи ладонь к отпечатку.

Мерида помедлила.

– С тобой ничего не случится, – сказал Ферадах. – Кроме разве что правды, которая, впрочем, порой бьёт сильнее, чем хотелось бы.

Мерида по-прежнему медлила.

– Всего лишь волшебство, – сказал он.

Довод никак не помог отринуть сомнения.

– Мерида из клана Данброх, – произнёс Ферадах, – за всё то время, что я за тобой наблюдаю, ни разу не доводилось мне видеть, чтобы ты трусила.

Мерида приложила ладонь к отпечатку. Оказалось, он не сильно-то крупнее её руки. Это почему-то пугало ещё больше.

– Камень, – приказал Ферадах, – покажи ей, что ты видел.

15. Украденная деревня

Практически мгновенно Мерида осознала, что находится в другом месте.

B другом времени.

Перед ней был тот же камень, та же река, тот же пейзаж, не было только домов.

Лес тянется шире. Звери вокруг более дикие. Река свирепей.

День сменился ночью, ночь днём; время замелькало у Мериды на глазах.

Пришли люди; поначалу они ставили простецкие шалаши, спали вместе с рабочим скотом. Потом стали собирать из камней приземистые круглые хибарки. Они сажали, удили, строили. Строили хлева – защитить скот в непогоду. Святилища – поклоняться неведомым богам. Кранноги – удить рыбу в реке. Как ни трудно было им удерживаться на этом месте, они стояли твёрдо. Они основали поселение.

Сколько-то дней и ночей, дней и ночей ничего не менялось, поселение процветало.

Затем изменилось: пришли ровные шеренги безупречно вооружённых мужчин, очень похожих на тех, что ходили строем в Ардбаррахе. В деревне запылали огни, и мужчины стали творить с поселенцами столь ужасное, что Мериде пришлось закрыть глаза. Когда она снова открыла их, деревня выглядела совершенно иначе.

Дома стали богаче, с заморским декором. Домов стало больше. Людей стало больше. Больше теперь трудилось рук на земле, чтобы обеспечивать богатую городскую жизнь, потому что тех женщин и детей, которых налётчики не убили, они обратили в рабство.

Земля давала всё больше.

Дни и ночи сменяли друг друга. Земля превратилась в уродливое пустое жнивьё, изъеденное донельзя толпами скота на слишком тесных угодьях. Рабы выращивали траву на сено и носили у себя на спине, чтобы только прокормить скот. Город даже не нуждался во всех тех благах, что давала земля; молоко прокисало на улицах целыми кадками, пока дети, рождённые в рабстве, тащили на плечах новые кадки с пастбищ.

Время от времени поднималось восстание; время от времени на улицах начиналась резня, и тогда кровь мешалась с пролитым молоком.

Мериду тошнило от этих картин.

И вот в ночи пришёл он. Он выглядел не совсем так, как сейчас, но Мерида сразу поняла, кто это. Она тотчас узнала перчатки с бордовым шитьём – подарок мастера, который сумел-таки сделать так, чтобы они неизменно оставались на многоликом, многоруком боге.

Ферадах прошёл по улицам, глядя по сторонам.

Стянул одну перчатку. Приложил руку к камню-указателю. На глазах у Мериды его ладонь вдавилась в камень ровно так, как она себе это представляла: словно в мягкую глину. Затем он вернулся на улицы и, не дрогнув, приложил руку туда, где текли ручьи крови с молоком. Он прошёл ещё немного, туда, где лежало навзничь