Я улыбнулась, оценив ее попытку поднять настроение.

– Как долго он тебя обычно бесит?

Рене нахмурила брови.

– Это зависит от того, насколько я устала. То же самое касается и его. Но дольше всего?

Я взволнованно кивнула, как манны небесной ожидая, что она ответит мне.

– Я бы сказала, что, примерно, когда я открыла свой бизнес. Мы были женаты всего два года. Он сильно переживал, опасался, что я могу прогореть. Честно говоря, я тоже. Но я хотела хотя бы попробовать, посмотреть, есть ли у меня шанс. Мы рявкали друг на друга добрых два месяца, а потом однажды вечером он не пришел домой, и это было нашей проверкой на прочность. Мы приложили все усилия, чтобы преодолеть жизненные неурядицы и не переносить их друг на друга.

Два месяца. Мне два месяца показались бы прогулкой по парку.

– Судя по твоему лицу, это не совсем то, что ты хотела слышать, – устало заметила Рене.

Я тяжело опустилась на стул.

– На самом деле между мной и Уэсом все гораздо хуже.

– До какой степени?

– Если я расскажу тебе…

Рене подняла обе руки.

– Я никому не скажу. Обещаю.

Я кивнула и глубоко вздохнула.

– В последнее время Уэсу приходится несладко. Он пытается стать партнером, но это требует больше времени, чем он ожидал. Он постоянно работает сверхурочно. Мы почти не видимся, и это… напрягает. В прошлом году я думала, что рождение ребенка сделает нас счастливее, чем мы даже могли себе представить. Но этого не произошло. Я ушла с работы… Ради Уэса я отказалась от части себя. Он не хотел ребенка, но я убеждала его… Несколько раз он выходил из себя. Эти вспышки гнева случаются на ровном месте, когда я меньше всего их жду. – Я громко выдох-нула. – И каждая хуже предыдущей, и я больше не знаю, что делать.

Мне всегда казалось, что сказать правду – это все равно что вырвать больной зуб. Но в каком-то смысле я как будто сбросила с себя груз.

– Эти вспышки, – медленно сказала она. – Насколько они… сильны?

Вопрос был задан спокойно. Она не стала спрашивать меня, что называется, в лоб, распускает ли Уэс руки. Но это подразумевалось.

Я подавляла все плохое, что было между мной и Уэсом, и это медленно пожирало меня заживо. Я знала, что должна рассказать кому-то правду, но это было последнее, что мне хотелось сделать. Ведь кому, скажите, нравится обнажать свою боль и унижение! Это все равно что стоять голым перед чужими людьми.

Но Рене была для меня не чужой, и в глубине души я знала: если я хочу кому-то довериться, то этот человек – она.

Я встала со стула и повернулась к ней спиной. Рене недоуменно посмотрела на меня. Порой слова подводят вас. Вы просто не можете подобрать нужные, чтобы описать ситуацию или ваши чувства. И тогда их приходится демонстрировать.

Глядя в стену, я напомнила себе, что могу ей доверять, и подняла подол рубашки до плеч.

Я уловила момент, когда она все увидела, по тому, как она ахнула. Большинство синяков с вечера второй годовщины нашего брака исчезли. Но Рене увидела не синяк, а порез. Когда в ресторане Уэс ударил меня спиной о стену, я натолкнулась на край зеркала. Остался глубокий порез длиной около пяти дюймов.

Прошло всего несколько секунд, но мне их хватило. Я опустила рубашку и быстро обернулась.

На лице Рене был написан неподдельный ужас.

– Что это?

– Краткий обзор моего брака, – пробормотала я.

По ее лицу промелькнула искренняя боль.

– И давно это с тобой?

Я прислонилась к стойке и, пожав плечами, уставилась в пол.

– Не так давно.

– А точнее?

– Относительно… недавно, – пролепетала я, отказываясь думать о вспышках его беспричинного гнева.

– Это просто не похоже на него. Если честно, мне с трудом в это верится, – растерянно ответила она.

– Но это так.

Воцарилась напряженная тишина. Рене начала мерить шагами комнату.

– Это ненормально, – с жаром сказала она.

– Я знаю.

Она резко развернулась и в упор посмотрела на меня.

– Так ты уйдешь от него? – Я не ответила, и Рене не стала скрывать своего разочарования. – Виктория. Нет…

– Все не так просто, – пробормотала я, но даже для моих собственных ушей мой ответ прозвучал неубедительно. Да, я раскрыла толику правды, но я не была готова открыть ее всю. Как мне объяснить ей, что мой страх – это огромный, сильный зверь, живущий внутри меня. Он контролирует все, что я делаю, причем до такой степени, что порой я чувствую себя парализованной и запертой в собственном теле. Решения, которые я когда-то приняла бы в один миг, теперь превратились в тяжелые битвы, в которых мне, похоже, никогда не победить.

Я не могла сказать ей, что чувствую себя жуткой лицемеркой. Сколько раз я видела в отделении неотложной помощи женщин с подозрительными синяками и внимательно слушала, как с их языков слетала отговорка за отговоркой. Мне всегда казалось, что на их месте я не смирилась бы с насилием. Я бы ушла, потому что я была сильная. У меня было чувство собственного достоинства, и я знала, что заслуживаю большего.

И вот теперь я такая же, как они.

Будь у меня возможность найти каждую пациентку, которую я в свое время молча осудила, и просто сказать, что теперь мне стыдно, я бы это сделала.

– Послушай, можешь не говорить мне, что не так. Я сама знаю. Можешь не говорить мне, что я должна уйти. Поверь, что бы ты ни думала в эти минуты, я уже думала об этом тысячу раз.

Рене поджала губы. Я знала: ей хотелось сказать мне тысячу вещей, но она не сказала. За что я была ей благодарна.

Я резко оттолкнулась от стойки и поправила шорты.

– Мы можем оставить эту тему?

– Конечно.

Я схватила сумочку и зашагала к двери, лишь бы поскорее прекратить этот разговор.

– Виктория?

Я медленно повернулась.

– Это не твоя вина, – тихо сказала Рене.

Я подняла голову и сморгнула слезы.

– И если тебе когда-нибудь что-то понадобится, я на расстоянии одного телефонного звонка.

– Я знаю, – ответила я.

Она остановила меня, мягко взяв за руку. Но я все равно вздрогнула.

– Я серьезно. Я всегда готова помочь. Что бы ни случилось.

Когда люди первыми предлагают вам помощь, я верю, что они делают это искренне. Но и наивно. Очень легко раздавать обещания, не зная всей ситуации, и еще проще убежать, когда дело будет совсем швах. Но по взгляду Рене я поняла, она действительно готова помочь.