Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, я не за советом, – с легким вздохом отвечаю я.
Мне столько нужно сказать, так много объяснить, но слова не идут с языка. И тогда я решаю начать с самого главного.
– Недавно умерла моя мама, и в день ее похорон мы с Майклом обнаружили на чердаке коробку писем от Джо. Родители давно сказали мне, что он уехал и забыл обо мне. Говорили, что он сыт по горло, устал от всего и отправился искать новую жизнь в Лондоне.
– Они так сказали? – тихо переспрашивает Белинда, постукивая по столу короткими ноготками, и лишь раздувающиеся ноздри говорят о том, какие чувства бурлят у нее в груди. – Что Джо… тебя бросил?
– Да. Не знаю, почему они так поступили, а теперь их нет, и мне никогда не узнать причины. Но ты же помнишь, как они всегда к нему относились.
– Помню. Я ненавидела их тогда, ненавижу и сейчас. Найденные письма, судя по всему, рассказали совсем другую историю?
– Да, другую. – Я стараюсь говорить спокойно, объективно, как о чем-то само собой разумеющемся. Как будто нахожусь в зале суда и даю свидетельские показания, а не разговариваю с одной из старейших подруг о лжи, на основе которой и построена моя жизнь. – Теперь я знаю, что он меня не бросал. И еще знаю, что он был уверен, будто бы это я его бросила или, точнее, отказалась его видеть.
Белинда скребет кончиками пальцев ладонь, чешет кожу яростно и ритмично, а невидимый музыкант заливает комнату мучительным гитарным соло. Белинда смотрит в окно. На дверь. На стол. И наконец снова на меня.
– Здесь есть о чем подумать, – говорит она, – пожалуй, мне потребуется поддержка из «особого ящика».
Встав, она направляется к металлическому шкафу для хранения документов и достает из верхнего ящика бутылку бренди. Плеснув сначала в свою чашку, потом в мою, наливает и Майклу, ни о чем не спрашивая.
– Вот хрень, – выдыхает она, сделав большой глоток. – Заварили кашу… Что же тогда случилось с тобой, Джесс? Я столько лет пыталась тебя понять. Говорила себе, что ты потеряла дочь, и господь свидетель, я бы сбросила луну с неба, потеряй я Мала. Ты тяжело заболела. Была совершенно разбита и ни в чем не виновата… но видеть, что творится с Джо, было невыносимо, понимаешь?
Сначала он держался, говорил, что должен подождать, ради тебя. Но время шло, и Джо посыпался. Его гнали, не пускали к тебе, а ты знаешь, что он думал о юристах и власти – он просто не мог себя заставить довериться хоть кому-нибудь, из-за того… что случилось с ним в детстве. Я видела, как этот ужас разъедает его изнутри… он все время говорил о тебе. О том, как сильно любит тебя, и о том, что в конце концов все будет хорошо и как он в это верит.
Помолчав, Белинда отпивает еще бренди, и в ее темных глазах мелькают слезы – мне тоже хочется плакать. Как тяжело ее слушать! Невыносимо трудно узнавать, как страдал Джо, но я обязана хотя бы выслушать, чтобы понять его, хотя бы заглянуть в его жизнь, пока меня лекарствами погрузили в полудрему и туман.
– Кончилось все тем, что он потерял надежду… твоя мама упрямо твердила, что ты не хочешь его видеть. Никогда. А твой отец… ну, между ними кое-что произошло, ты ведь в курсе? Подключали полицию. Джо запретили приближаться к вашему дому. И его так называемая семья не помогла. Да и никто из нас не помог… мы же были еще детьми, правда? Дети, у которых свои дети. Дети, пытавшиеся справиться с потерей детей. Дети, которые пытались выжить в мире, где их отшвыривали с дороги взрослые. Господи, если бы я могла что-то изменить… Знай я тогда то, что знаю и умею сейчас! Все пошло бы по-другому.
Протянув руки через стол, я сжимаю пальцы Белинды. Сожаление и раскаяние тянут ее в глубокую кроличью нору, и я не могу этого позволить.
– Ты ни в чем не виновата, – твердо произношу я. – Я уже играла в игру «Ах, если бы…», но выиграть в нее невозможно. Если бы я была сильнее. Если бы я раньше обратилась за помощью. Если бы только мои родители не были такими снобами. Если бы… если бы мы не остановились там, возле тех магазинов именно в тот час. Прошлого не изменить. Настоящее никуда не денется. А в ответ на твой вопрос скажу вот что: все то время я провела в больнице.
Мне диагностировали какую-то форму посттравматического стрессового расстройства, осложнения на фоне «затяжной реакции горя». В относительный порядок меня приводили очень долго, я горстями пила лекарства, ходила по врачам и потратила на это очень много времени. Родители всегда меня любили, но и слышать не желали о Джо – они терпели его только ради Грейси. Мне еще предстоит свыкнуться с мыслью, что мама так поступила, стараясь меня защитить в то время, когда сама я о себе позаботиться не могла и была на грани самоубийства. Она поступила неправильно, но я не могу бесцельно тратить время на ненависть к родителям.
Выговаривая эти слова, я понимаю, что в них – правда. Родители поступили ужасно, однако ненависть к ним лишь усугубит боль и несчастье, которые свалились на меня. Надо сосредоточиться на том, что можно сделать сейчас, и не думать о содеянном.
– Моя мама временами тоже чудила, – с полуулыбкой сообщает Белинда, – но она хотя бы и правда, ну, ты понимаешь, сумасшедшая…
– Как она? – спрашиваю я, и перед глазами возникает яркий образ матери Белинды, как она носится по муниципальному домику в пышной ярко-розовой юбке, держит на руках Грейси и поет песенку «Круг жизни» из «Короля Льва». Это был один из тех моментов, когда на нее накатывало перевозбуждение, а потом, спустя всего несколько дней, она неподвижно сидела, уставившись в окно, не говорила ни слова и лишь куталась в одеяло. Совершенно одна.
– С ней все в порядке, – отвечает Белинда и улыбается во весь рот. – В последние годы и лекарства, и сам процесс лечения очень изменились, по крайней мере, люди больше узнали о биполярном расстройстве – маму теперь не считают чокнутой. Она вышла замуж, и он такой классный, и… извини. Тебе незачем это слушать. Я тебе очень сочувствую, Джесс, ты потеряла родителей, и
