– Я не смогу, – угрюмо бормотал я. –Я не смогу ее изуродовать. Я ж не Герострат какой-нибудь. Это убийство будет,неужели не понятно? Такие красавицы, может быть, раз в столетие на светрождаются, а то и еще реже. Я не могу эту красоту разрушить!

Гнатюк сначала пытался меня убеждать, дажесмеялся надо мной, а потом умолк и только слушал, слушал мое сбивчивое,невнятное бормотание. А я, как заезженная пластинка, твердил, твердил, твердилодно и то же:

– Не могу, не могу совершить это убийство...

– Убийство произойдет, если ты не сделаешь ейновое лицо! – однажды в сердцах выкрикнул Гнатюк, уже, такое впечатление,отчаявшись убедить меня обычными уговорами. – Ты что, запал на нее? Ну таквозьми и переспи с ней! Просто переспи! Поимеешь ее и успокоишься.

– Что? – выдохнул я. – Как?..

– Что – как! – сердито передразнилГнатюк. – Старым дедовским способом, вот как! Думаю, трудностей это несоздаст: ты нормальный мужик, насколько мне известно, ни одна из твоих девочек натебя еще не жаловалась, ты вообще нравишься женщинам, вот даже Алина, я видел,тоже в твою сторону крепкого косяка давила своими прелестными глазками. Простопереспи с ней – и успокойся!

И расхохотался, глядя на мою ошеломленную,вытянувшуюся физиономию.

Я ошалел. Сам не знаю, что в то мгновениепроизвело на меня большее впечатление: совет переспать, просто переспать (даеще старым дедовским способом!) с этим воистину неземным созданием, которое яобожествлял, – или намек на то, что Алина может быть ко мне неравнодушна.Потом ударило: а что это значит, что мои девушки Гнатюку на меня не жаловались?Почему должны были жаловаться? Откуда он вообще знал о моих встречах смедсестрами, или молоденькими докторшами из других отделений, или парочкойместных деревенских красоток? Ну да, я и в самом деле был нормальный молодоймужчина, природа так или иначе требовала своего, не с Дуней же Кулачковойдружить по утрам и вечерам! Да и ладно, все равно моего сердца это незатрагивало. Но, получается, девчонки доносили на меня, что ли? Хотя всанатории ведь все Гнатюку принадлежало, в том числе и рабочее, и личное времясотрудников. Значит, он был в курсе всех моих дел, даже интимных шалостей. Вотведь знает откуда-то, что Алина на меня посматривает. Хотя я этого не замечал...то есть она смотрела на меня, конечно, на что глаза-то людям дадены, каквыражалась та самая бабулька, у которой мы когда-то с другом моим проводиликаникулы в деревне Маленькой, – но никакого интереса в этих чарующихизумрудных глазах не отражалось. Но неужели... неужели Гнатюк говорит правду?Неужели возможно, чтобы я, сельский доктор, отнюдь не страдающий переизбыткомкрасоты, привлек внимание этой райской птицы? А впрочем, она ведь навернякаинтересовалась человеком, который должен сделать ей новое лицо. Кстати... чтоеще сказал Гнатюк? «Если ты не сделаешь ей новое лицо, то произойдетубийство», – так, кажется, он выразился.

Я напряженно уставился на своего покровителя.У нас с ним уже случился разговор на тему этих «новых лиц», которые я должен делать,случился в самом начале моей деятельности. Действительно, многим мои операцииспасли жизнь. Был такой смешной эпизод: поехав в отделение милиции получатьновый паспорт, я увидел на стенде фотографию одного моего пациента –разумеется, сделанную до операции. Стенд назывался: «Их разыскивает милиция».Долго же его будут разыскивать, подумал я тогда, читая перечень устрашающихдеяний, совершенных моим пациентом, и не испытывая при этом ничего, нималейшего сердечного трепета, одну только гордость за то, что сделал этогочеловека неузнаваемым, чем спас ему жизнь. Однако список и в самом деле былустрашающим... Но Алина, разве могла она сделать нечто в этом же роде? Развемогла эта уникальная красавица быть убийцей? Грабительницей? Она совершеннавнешне – она должна, обязана быть совершенна душой!

А если нет?..

– Почему она здесь? – спросил я Гнатюкасо странным, мучительным, разрывающим душу чувством. Такой боли я никогда неиспытывал, никогда в жизни, даже когда узнал, что я обязан своим появлением насвет какому-то уголовнику, а не романтическому герою. Кстати, вот забавноепсихологическое объяснение тому, что я не испытывал брезгливости ни к своимпациентам, ни к своей работе. В глубине души я считал, что сам ничем не лучшеих (мой отец был отъявленный, закоренелый преступник!), поэтому я не имею праваникого судить. Так что я взбесился насчет Алины не потому, что у нее моглооказаться какое-то криминальное прошлое. Другого прошлого у моих пациентов небывало! Нет, я испытывал что-то вроде ревности... Какого черта – «что-товроде»! Я ревность испытывал, самую ужасную, самую жгучую, невыносимую ревностьк тому, что вся жизнь ее прошла без меня, что она в этой своей минувшей жизни,конечно, принадлежала каким-то мужчинам, может быть, любила кого-то... и вот мывстретились, и вся моя судьба перевернулась, с меня словно кожу с живогосодрали, я болен любовью к ней, а она... а она...

– Сложно все это, – вздохнул Гнатюк,исподтишка наблюдавший за мной. Конечно, все мои метания были написаны на моемлице, а он мои лицо и душу всегда читал, как открытую книгу. – Это толькокажется, будто красавицам жить проще, все и все им на блюдечке с голубойкаемочкой преподносят. Сказано: не родись красивой, а родись счастливой. Но вотАлинке не повезло...

Он назвал ее «Алинка», словно непутевуюдевчонку, – и душа моя перевернулась от любви к ней. Я словно бы увиделвсю ее жизнь на своей ладони – как будто прокатил сказочным наливным яблочкомпо серебряному блюдечку. Жертва, с самого начала, с первых шагов – жертвамужской алчности, жертва чужого сладострастия! И я уже заранее знал: что бы я оней ни услышал, что бы ни узнал, это не уменьшит моей любви.

Наивный я был, ну очень наивный...