– Нет, не я, – сказал он наконец, однакопродолжал смотреть пытливо, настороженно, и Алена про себя усмехнулась этой егопопытке спастись от судьбы, которая явилась к нему в лице Алены Дмитриевой.Проницательная и острая на язык Жанна однажды констатировала, что хватка уписательницы, как у бультерьера, – правда, речь шла о том упорстве, скоторым Алена в свое время осаждала неприступную крепость по имени ИгорьТуманов. И осадила-таки, и штурмовала, и завладела ею, а тут какие-то поганыеграбители и убийцы вознамерились покуситься на ее драгоценную, обожаемуюсобственность! Наивно думать, что запирательство какого-то ночного продавца,пусть даже восточного (западного, южного, северного – без разницы!) человека,сможет сдержать натиск влюбленной женщины, тем паче – Алены Дмитриевой. Да будьон хоть негром преклонных годов!

– Врете, – сказала она холодно. –Именно вы дежурили позапрошлой ночью.

– С чего вы взяли? – хмуро спросилпродавец.

– С того, что я вас видела, – наглосоврала Алена. – Я заходила в магазин купить... – Что, ради всегосвятого, могло понадобиться этой брезгливой особе в таком зачуханом, пропахшемпивом магазинчике?! – ...купить жевательную резинку.

– Какую?

– «Аквафреш», синенькую.

– Врете, – последовал ответ, и Алена дажевздрогнула от наглости какого-то там продавца. С другой стороны, сказано вПисании: какою мерою мерите, такою и вам отмерится.

Так что получите, барышня, рикошетом!

– Почему вы решили, что я вру? – спросилаона со всем возможным высокомерием.

– У нас нету синих «Аквафреш».

Прост же ты, брат!

– Конечно, – покладисто кивнула Алена,чуть не стукнувшись лбом о витрину. – Я хотела ее купить, а вы так исказали, что у вас нету синих «Аквафреш», поэтому я...

– Врете.

А не слишком ли много он себе позволяет?!

– Вы не заходили в магазин, – сказалпродавец, еще сильнее прищурясь. – Вы сразу с маршрутки пошли кресторанной двери.

Ага, попался! Проговорился!

Итак, это он, тот самый продавец! Он видел,как Алена ломилась в «Барбарис», и сейчас смекнул, что она не просто такпритащилась в магазин.

Ай да интуиция у Алены!

Однако парень глазастый, и весьма. Ночью Аленабыла одета в куртку-дубленку с капюшоном, а сейчас – в короткую каракулевуюшубку, потому что дубленка, полежавшая вместе со своей хозяйкой на засыпанномцементом полу «Барбариса», настоятельно потребовала чистки. И продавец Аленуузнал, несмотря на другую одежду!

Ну, если он такой приметливый, значит, с нимтем паче следует поговорить подробнее.

– А кого вы еще видели? – спросила Аленатак напористо, что продавец даже отстранился от окошка.

– Я все в милиции сказал, кого видел.

– А мне скажете? – быстро спросила она.

– А вам-то зачем?

– Нужно, раз спрашиваю.

– Всем чего-то нужно, – хмыкнулпродавец. – А я при чем? Я только и видел, как этот тип из дверей выбегал.Больше ничего.

Он врал, Алена это чувствовала совершенноточно! Он знал что-то еще, но не хотел об этом говорить. А вдруг и впрямь нескажет?!

У нее вдруг жутко заломило шею от этойдурацкой выпукло-вогнутой позы, в которой приходилось стоять.

– Слушайте, – пробормотала онаумоляюще, – мне очень нужно выяснить, кто это был, понимаете? Этот гадчуть не убил моего друга, моего лю...

Она осеклась.

– Ну ведь не убил же, – холодно ответилпродавец. – Не убил, да и ладно!

Да и ладно?!

Она вспомнила, как лежала рядом с Игорем,обнимая его и не зная... ничего не зная о том, жив он еще или уже нет; не всилах понять, отчего так холодны его руки и губы: оттого, что замерз илиоттого, что умирает; вспомнила, как сердце у нее останавливалось от страха за него,а «Скорая» все не ехала и не ехала, и Алена и торопила ее мысленно, и в то жевремя не хотела, чтобы кто-то появился и отнял у нее любимого, потому что еслиуже случилось самое страшное, то лучше им так и лежать тут вдвоем... Лучше ужей рядом с ним умереть, потому что жизнь без него будет вовсе уж пуста иникчемна: жизнь без света его глаз, без его смущенного, жаркого шепота, которыйпредназначен только для нее, для нее одной, бессмысленна будет жизнь безстраданий по нему, без вечной надежды на его любовь – без этой беспочвенной, нотакой счастливой надежды...

Пластик, за которым смутно виднелосьузкоглазое, напряженное, недоброе лицо, вдруг сделался еще более мутным ипоплыл в глазах Алены.

– Да ладно, не плачьте, – проворчал вдругпродавец там, за этим своим оборонительным сооружением. – Или уж такаябольшая любовь, что ли?

Глупости какие, разве она плачет? А чтокасаемо любви...

– Да, – сказала Алена, быстро отираямокрые щеки. – Да. Такая большая.

Он еще поглядел, поглядел, потом резковздохнул.

– Ладно, – сказал угрюмо, – выобойдите магазин, я вам служебную дверь открою. Тут не разговор.

От облегчения она даже не сразу смогларазогнуться. А может, это остеохондроз разыгрался, кто ж его разберет. Или нанервной почве вступило...

* * *

Раечку встречал отец. Ждал, как идоговорились, у входа в магазин «Антик». Конечно, притащился не один, приволокс собой свою сушеную блондинку. Сходство с воблой в глазах Раечки усугублялосьтем, что молодая отцова жена была одета в бледно-серебристую норковую шубу итакие же сапоги, помада у нее тоже была серебристая, и даже глаза от белыхтеней казались наполненными растопленным серебром. Снежная королева, короче. Иимя у нее было холодное, белесое какое-то – Светлана, и голос ледяной и надменный.

– Раиса, что ты так долго? – протянулаона капризно.

Раечку так и повело на сторону – она невыносила, когда ее Раисой называли. Вообще зря она не настояла, не поменялаимя, когда в прошлом году паспорт получала. Что-то с этим надо делать, ведьскоро дойдет до того, что ее уменьшительным именем звать перестанут, начнутназывать только по имени-отчеству, ну и как она это переживет – зваться РаисойАльфредовной? Угораздило же папочку...

Раиса Альфредовна! Нет. Лучше сразу умереть.Мымру-то эту, писательницу долговязую, вон как красиво зовут – АленаДмитриевна, прямо как в поэме Лермонтова... Везет некоторым!

Отец и мачеха (во-во, то самое слово длявоблы) приехали на ее новенькой темно-синей «Ауди», но за рулем сидел отец.