— Очень похож, — растроганно ответил граф.

Он понял, что, по всей видимости, Сиринга использовала в качестве образца одну из литографий, висевших на стене в коридоре. Картинка была написана акварелью, так что Сиринга, должно быть, потратила на нее немало времени.

— Вы это сами нарисовали? — уточнил он.

— Я когда-то делала рисунки карандашом, чтобы порадовать маму, — призналась Сиринга. — Но, боюсь, мне никогда не стать большим художником. Для этого мне не хватает терпения. Но вам она нравится?

И она пытливо посмотрела на графа.

— Очень нравится, — ответил тот. — Спасибо, Сиринга, я всегда буду хранить ваш подарок.

Девушка облегченно вздохнула.

— Я так рада! Я хотела вам подарить что-то такое, что сделано моими руками. Ведь не дарить же вам подарок, купленный на ваши же деньги!

— Это действительно только ваш подарок. Спасибо вам еще раз, Сиринга.

Их взгляды на мгновение встретились, и ей показалось, будто между ними на мгновение возникло нечто странное, что-то совершенно ей непонятное, но вызвавшее в ней необъяснимый трепет.

Охваченная этим неведомым ей волнением, она смутилась и потупила взор.

Граф встал.

— А у меня тоже есть для вас подарок, Сиринга.

Он подошел к столу, выдвинул ящик и извлек из него обтянутую бархатом коробочку.

— Завтра мы ужинаем в Карлтон-Хаусе, — пояснил он. — И я думаю, что вот это идеально подойдет к тому великолепному платью, которое, по словам бабушки, вы выбрали для себя.

С этими словами он вложил коробочку Сиринге в руку. Открыв ее, девушка радостно воскликнула.

На черном бархате лежала превосходная брошь — крошечный золотой букетик цветов, усыпанный бриллиантами.

Сиринга не сводила глаз с этой очаровательной вещицы и молчала.

— Вам нравится? — спросил граф, подаваясь вперед.

— Очень! Это очень красиво… великолепно! — запинаясь, ответила Сиринга.

— Тогда что вас смущает? — спросил Роттингем.

— Я не хотела бы… обижать вас.

— Обижать меня?

Сиринга с опаской посмотрела на графа.

— Вы должны понять, — сказала она, — вы должны понять, что я… что я не могу принять этот подарок.

— Это бриллианты, Сиринга. Все женщины любят бриллианты.

— Может, и любят, — согласилась Сиринга, — но они не должны принимать их от мужчины, который не является их мужем.

Граф на мгновение замолчал, а потом спросил:

— Неужели мы снова возвращаемся к вашим принципам? Вы же знаете, Сиринга, я крайне не люблю подобных разговоров, они меня раздражают.

Девушка положила бриллиантовую брошь на стол.

— Дело не только в этом, — прошептала она.

— Тогда в чем же? — спросил граф.

— Нет, я вам этого… не скажу.

— Боюсь, что я буду вынужден настоять на резонном объяснении, — с легким раздражением произнес Роттингем. — Сначала вы устраиваете абсурдную панику из-за платьев, отказываясь их принимать. Эту трудность мы преодолели, и вот теперь возникает другая. Уверен, вы поняли, что я был прав, настаивая на том, что для того, чтобы показаться в лондонском свете, вы должны иметь надлежащие наряды.

Граф умолк, ожидая ее ответа.

— Да… верно… вы были правы, — согласилась Сиринга. — И я вам очень… очень благодарна за те прекрасные платья, которые вы мне подарили. Я поблагодарила вас за них и всегда буду вам благодарна! Но бриллиантовая брошь… Это слишком, это совсем другое.

— Как? Почему? — потребовал объяснений граф.

Сиринга уловила нотки раздражения в его голосе и нервно сжала пальцы.

Как же объяснить ему, думала она, то, что она услышала от леди Элен всего несколько дней назад? Она тогда была одна в гостиной и ждала прихода леди Херлингем, когда лакей объявил о том, что прибыла леди Элен.

Она показалась Сиринге еще более красивой и элегантной, чем прежде.

На ней было роскошное платье, соответствующее ее статусу замужней женщины. Волосы, уложенные в замысловатую прическу, венчала шляпка, украшенная огненно-красными перьями.

— Вы одна? — удивленно спросила леди Элен. — А где наш граф?

— Полагаю, его светлость будет не скоро, — ответила Сиринга.

— Это не важно, — произнесла леди Элен. — Потому что я хочу поговорить с вами.

— Со мной? — искренне удивилась Сиринга.

— Да, с вами. Разумеется, мне интересен любой человек, живущий в доме Анселина. Мы так близки, и у нас так много общего, что меня удивляет его нежелание узнать мое мнение о вас.

— Все было устроено… в такой… спешке, — неохотно ответила Сиринга.

— Я знаю, — подтвердила леди Элен. — Я уже говорила Анселину, что простила его. В конце концов, поскольку вы вполне милое дитя, я могу позволить себе быть великодушной. Анселин может предложить вам гостеприимство… но мне он дает так много… намного больше, чем вам.

Леди Элен говорила негромко и спокойно, однако Сиринге казалось, что за ее словами таится нечто большее.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она.

— Я хочу сказать, дорогая, что вам с самого начала следует понять: вам не стоит строить каких-либо иллюзий в отношении его светлости графа, потому что он любит меня. Причем любит давно.

У Сиринги перехватило дыхание, и, поскольку она не произнесла ни слова, леди Элен продолжила:

— Вы непременно должны знать об этом! В Лондоне это известно всем. Наши имена всякий раз упоминают только вместе.

Заметив растерянное выражение лица своей собеседницы, леди Эллен встала с удовлетворенной улыбкой на губах.

— Я не стану обременять себя ожиданием леди Херлингем, — сказала она. — В любом случае я увижусь с ней сегодня вечером на балу. Мы будем все вместе ужинать. — Немного помолчав, она заговорила снова: — Я с нетерпением жду той минуты, когда Анселин увидит мое новое платье и оценит, насколько прекрасно оно подходит к рубиновому ожерелью, которое он мне подарил. Это такой милый подарок, один из многих, которыми он обычно выражает свою любовь ко мне.

С этими словами она вышла из комнаты. Сиринга задумалась над тем, почему после ухода этой женщины у нее стало так скверно на душе. Ощущение было такое, будто ей вонзили в сердце нож.

Теперь вместо бриллиантовой брошки в коробочке из черного бархата она видела перед собой ожерелье из кроваво-красных рубинов, зловеще сверкавших на белоснежной коже лилейной шеи леди Элен.

— Я жду, Сиринга, — произнес граф.

Его голос вывел ее из задумчивости.

— Ждете, — повторила она.