фамилии отправился в студию получать приз, поцелуи председателя жюри и какие-то конверты, о чем-то свидетельствующие…

Настя побледнела как полотно.

— Что это? — не поняла она. Наталья Ильинична сидела точно обваренная кипятком.

Очевидно было, что везунчик оказался в студии не просто так, а был приглашен заранее. Значит, его выбрали еще перед конкурсом. А то, что Настю не пригласили в Москву для подведения итогов, явно свидетельствовало о том, что ее кандидатура даже не рассматривалась в качестве победителя. Ни одной минуты!

— Ну я им устрою! — грозно воскликнула Наталья Ильинична, осознав изначальную предопределенность дочкиного поражения. — Мальчик явно слабый, я бы такого к себе ни за что не взяла, хотя у нас в городе кадров в обрез! Он зажат перед камерой, он свистит ртом, он проглатывает окончания, а текст читает заученно-монотонно, как «Отче наш»! А сам материал… Ерунда на постном масле!

Подталкиваемая справедливым гневом, она потянулась к телефону.

— Мама, не надо! — пролепетала Настя, бледная от свершившейся несправедливости. Звонками делу не поможешь, она окончательно и бесповоротно проиграла. К тому же ее позор видела вся страна, весь город! Теперь не оберешься соболезнующих охов-вздохов…

— Что «не надо»?.. Нет, я ему скажу! Он узнает у меня, почем фунт изюму! — бушевала Наталья Ильинична, рассерженно давя на кнопки. — Ну, я устрою скандал в прессе — с их судейством, с их звонками, с их подкупленным жюри…

Телефон, как на грех, не желал соединяться с Москвой. Линия шипела и трещала, как взбешенная змея.

— Я… я поеду в министерство… Да, в министерство! Там меня знают, я там однажды была… Я им открою глаза! Я год назад встречалась с министром на заседании, он меня запомнил! Я ему выскажу всё! Всё! Там всё куплено и все куплены!

Угрозы Натальи Ильиничны были тем сильнее, чем острее она ощущала свое абсолютное бессилие.

Наконец, бросив телефонную трубку, с перепугу отзывавшуюся прерывистым зуммером, она констатировала с хищным прищуром:

— Короткие гудки… Захар от меня скрывается, подлец! — Спокойная, как шторм, выдохшийся после суток непрерывного бушевания, Наталья Ильинична рухнула в кресло.

Минуту спустя она проговорила с мудрой рассудительностью:

— В конце концов, истинная победительница — это ты, Настя… У тебя больше всего зрительских звонков, у тебя высокая оценка Янтаренко — а это много значит, кстати… Что ж, и в нашем городе можно жить, и работать, и побеждать в конкурсах, — с вялой неубедительностью продолжала она. — А потом мы опять попробуем… Через год, через два… Но все-таки Шумский у меня попляшет, как окунь на сковородке!

— Не надо, мама, — устало проговорила Настя, совершенно убитая своим провалом. — Проиграла так проиграла…

Внезапно пасмурный и вязкий полумрак комнаты вспорол продолговатый телефонный звонок.

— А, это ты… — тускло отозвалась Наталья Ильинична, схватив трубку. — Да, все видела, конечно… И я хочу тебе заметить, дорогой… — Отливавший металлом голос вдруг гневно сорвался с верхней ноты, застыв в томительном многоточии.

А потом отозвался неожиданно покорно, даже ласково:

— Да… Хорошо… Конечно… Завтра? Годится. Обязательно… Спасибо тебе, милый!

И, возвратив трубку на рычаг, мама произнесла почти обыденно, выдохнув из легких вязкий, сгущенный напряжением воздух:

— Так, значит, все-таки Москва… Фу-у-у!

Итак, Настю приглашали в штат программы корреспондентом. На рядовом канале, в заштатной передаче.

Но все-таки — в Москву, в «Останкино»!

Через несколько лет, готовя текст для очередной передачи, Настя скажет, просияв вспоминающей улыбкой:

«Часто мы думаем: нам обязательно достанется то, чего мы достойны… Но, увы, как правило, мы вынуждены с кровью добиваться предназначенного нам — а именно так поступила героиня нашего следующего сюжета… Жизнь изначально несправедлива, и надеяться, что вы победите только потому, что достойны победы, слишком самонадеянно!»

Тем не менее она победила…

Глава 2

Надо сказать, наши хорошие знакомые, Плешивый и Перхотный, тоже были не в восторге от конкурса. Каждому было жалко своих денег, но еще жальче было тратить честно заработанные доллары на принудительную гульбу.

— Ну что, по нулям? — скрепя сердце предложил Плешивый.

— По нулям, — скрипя тем же самым органом, согласился Перхотный.

Таким образом, каждый остался при своих.

— Эту грудастую, которая от Шумского, все-таки взяли, — помолчав, добавил Перхотный. — Корреспондентом в штат. У нее приз зрительских симпатий, как-никак… Против мнения народа не попрешь!

— Да, народ у нас простой… Вот если бы она без блузки выступала, точно победила бы. С такой-то грудью! — с ухмылкой возразил Плешивый.

Он выразительно закатил желтоватые белки глаз, на короткий миг превратившись в бельмастого слепца-рапсода.

Перхотный заметил:

— Ладно, будет хоть одна смазливая мордашка на нашем канале, а то на этих теткиных племянниц без слез смотреть нельзя. Ни рожи ни кожи!

— Парни тоже дрянь, — сочувственно подхватил собеседник. — Третий класс, вокзальный вариант. Глазу отдохнуть не на чем…

Кому что нравилось…

Руководителем канала, только что отстроенного на пепелище местного вещания, был Цыбалин Игорь Ильич, широко известный в узких кругах телеобщественности. На канале его звали Главным.

Главному уже стукнуло шестьдесят, это был старый матерый телевизионщик, не только удачно переживший все неприятности партийного крушения, но даже извлекший из него некоторые материальные дивиденды и наладивший полезные связи в высоких московских кругах. Ходили слухи, что в советское время он, несмотря на свою партийную ангажированность, а может быть, и благодаря ей, занимался тем, что тиражировал кассеты на вывезенном из-за границы магнитофоне, снабжая этим ходким товаром нужных и важных людей. Говорили о нем также как о пионере отечественного телевещания, однако никаким пионером он никогда не был, если только в школе, а занимался тем, что в советское, не любившее выскочек время скромно цензурировал телепередачи, выискивая блох инакомыслия в пышной шевелюре безупречно-партийного вранья.

В конце восьмидесятых он стремительно выдвинулся из задних, подпирающих, образно говоря, стенку рядов. Уловив нотку гласности, еще неясно и смутно носившуюся в воздухе, он эту нотку ретрансляционно усилил разоблачительными передачами в историческом, посконно-лаптевом духе. Игорь Ильич всегда чувствовал конъюнктуру — тем и был силен. К началу девяностых он уже обладал немалым политическим капиталом, который заработал на развлекательных ток-шоу, где секс в удивительной пропорции мешался с политикой, так что политика начинала походить на секс, а тот превращался в общественно-политическую, вне-личностную задачу. Популярность его передач зашкаливала: в них известный демократ спорит с порнозвездой, которая, несмотря на постсоветское дефлорирующее бесстыдство, безуспешно притворялась актрисой. Постепенно о Цыбалине в «Останкине» стали говорить, что он даже из провального «Сельскохозяйственного часа»