Плешивый уехал, а Перхотный вернулся в здание телецентра.

Кивнул на входе знакомому милиционеру. Поднялся в монтажную, выудил кассету из ящика стола.

Замелькали на быстрой прокрутке немые кадры, а потом шепелявая кандидатка зашамкала на экране ярко накрашенным ртом — уже со звуком и в нормальном темпе.

Перхотный несколько раз просмотрел сюжет. Почесал подбородок рукой, взбодрил перхоть, ровным слоем обсыпавшую чубчик.

Потом принялся колдовать.

Обрезал слегка начало. потом конец — совсем чуть-чуть. Речь заглушил, наложив еще одной звуковой дорожкой дополнительные шумы: шепелявая зашамкала совсем уже нестерпимо, с присвистом. Потом, манипулируя палитрой цветов, слегка зажелтил лицо, отчего оно приняло вид угрюмый, совершенно волчий, сдвинул кадр, увеличив изображение, так что голова конкурсантки заполнила собой все пространство экрана.

Еще раз прокрутил пленку, раздумывая. Сильнее испортить материал было трудно, если не невозможно.

Потом ночной ваятель набело переписал плоды своих тайных стараний.

— Сто «бакинских»… — ворчал он. отправляя кассету на прежнее место. — Ишь ты. разогнался… Думает, на верняк поставил и можно деньги в карман положить, не парясь… А вот хрен тебе!

Полюбовавшись репортажем о беспризорных детях, точнее, его прелестной авторшей, он вдруг возмутился вслух, обращаясь к экрану:

— Господи, ну кто так монтирует — левой ногой и без глаз! Ну и специалисты у них в этом Забрюхатинске. или как там его…

И принялся перемонтивать сюжет — переделывать склейки, совсем уже топорно лезшие в глаза, сокращать, где можно… После полуторачасовой работы репортаж смотрелся почти по-останкински — то есть почти прилично, почти на уровне.

— Жалко, исходников нет. — вздохнул про себя ночной Пигмалион. набело переписывая свою Галатею.

Возвращая кассету в стол, он самодовольно усмехнулся: сто долларов практически у него в кармане. Не все же Плешивому выигрывать, в самом деле!

Предварительное заседание жюри (оно же и окончательное) проходило в кабинете генерального директора. На нем присутствовал весь цвет канала — сам директор, его заместители подневному и общественно-политическому вещанию, директор по связям с общественностью, информационный директор, главный продюсер и так, разная мелочь вроде Шумского.

Междусобойчик был в самом разгаре, когда генеральный директор Цыбалин, оторвавшись от рассказа о своих недавних трениях с министром информации (тот старался отхапать заказ на рекламу для тайно руководимого им агентства, которое давно уже оккупировало все федеральные каналы и теперь мечтало простереть свою длань и на новорожденный «метровик», суля его руководителям вечное министерское снисхождение), плавно перешел к текущим проблемам.

— Конечно, полтинника я ему не дам, хватит с него и двадцати процентов, — рокотал Цыбалин, откидываясь на спинку стула. — Уже и дом на Лазурном Берегу построил, а все гребет себе… Нам дело подымать надо, — он об этом подумал?

— Как бы не прогадать, — осторожно заметил Шумский. — Может быть, лучше не ссориться с министерством?

— А как работать без рекламы? — возмутился Цыбалин. — Пусть меня поцелуют в нижние щеки, ежели я отдам ему больше двадцати процентов… Кстати, из министерства прислали кого-нибудь на конкурс?

— Какого-то мальчика, — брезгливо поморщился директор по связям с общественностью.

— Что за мальчик? Чей-то сын?

— Чей — неясно, но кассету прислали с министерской сопроводиловкой.

— Ну а мальчик — что он из себя представляет?

— Ну, мальчик средний… Но будем надеяться, что поддается дрессировке… Так что, его поставим на первое место?

— Придется… Ну, значит, даем министерству двадцать процентов плюс отдаем на откуп их кандидату новостную программу. Пусть добирают «джинсой»!

Шумский озабоченно покачал головой. Одновременно с ним покачало головой дневное и утреннее вещание.

Двадцать процентов министру было мало, это был прямой повод для ссоры, а ссориться с властями предержащими выходило себе дороже.

— Может, лучше согласиться на тридцать процентов, а на конкурсе отобрать действительно достойные кадры?

Цыбалин сморщил узкие, брюзгливые губы, что означало у него нескрываемое раздражение.

— Сколько мы сняли со спонсоров под конкурс? — осведомился он.

Ему назвали цифру — шесть нулей, потом семь, потом восемь…

— Кстати, банк «Северный» очень просит за свою девчонку, — напомнил Шумский. — Я ее видел, она ничего. У меня, кстати, тоже есть одна на примете… Хорошенькая…

— Что такое этот «Северный»? — поморщился Цыбалин. — Сегодня он есть, завтра обанкротится, а министерство нам по жизни терпеть, так что обойдемся без банкирских девиц. Приткните ее куда-нибудь на музыкальное вещание, там такие постоянно требуются…

Итак, все было решено, победитель назначен. Итоги конкурса были подведены, хотя сам конкурс еще не состоялся.

Наталья Ильинична совершенно не сомневалась в успехе, который был сужден ее дочери. Она и Настю убедила в нем, опираясь не столько на свой профессиональный опыт, сколько на свою давнюю связь с Шумским.

Всей семьей ждали трансляции конкурса, которая должна была проходить в прямом эфире, в неудобное, какое-то полдневно-утреннее время, в выходной день. Телезрителям предлагалось звонить по телефонам, чтобы выразить свое мнение об участниках звонками, по числу которых и будет определен победитель — однако не прямо и однозначно, а косвенно, с учетом мнения людей компетентных и признанных: ведь заседавшее в зале жюри (крупный план известных телеведущих, так сказать, совесть нации, — актеры, режиссеры, продюсеры и прочие телевизионные, захватанные и не слишком физиономии) должно было скорректировать зрительские голоса в сторону явной профпригодности, прибавив лишние или убрав недостающие баллы. Итоговый победитель должен был определиться по совокупности зрительских голосов и голосов жюри.

Конкурс начался, экран стал показывать сюжеты отобранных кандидатов, предваряя их краткой информацией об авторе, зрители непрерывно звонили в студию, цифры в углу кадра мелькали, подсчитывая звонки, жюри ставило свои оценки — за телегеничность, за качество материала, за манеру держаться, за все, за все, за все! — чтобы по совокупности баллов выявить несомненного фаворита. Но участников конкурса было много, и оценок было много, и чисел на экране было много…

Настя вздрогнула от волнения, различив на экране первые кадры своего «беспризорного» репортажа.

— Ничего, ничего, — подбадривала ее Наталья Ильинична, смятенно проседая голосом, — отлично смотришься, твой материал на голову выше всех остальных, да и звонков видишь сколько?

Но от волнения девушка не могла по достоинству оценить работу своих соперников. Она только заметила, что на ее номер позвонило очень много зрителей, сколько, правда, не ясно, — числа мелькали с хаотической, не поддающейся анализу быстротой.

— Ой, Янтаренко поставил тебе «отлично» за телегеничность! — подскакивала возбужденная Наталья Ильинична, разглядев что-то на экране во время короткого промелька.

— Да? — лепетала Настя. — Где? Правда?

— А Берсков — три за обаяние! — возмутилась мама. — Старый пердун!

— Господи! — Настя бессильно сжала кулаки.

В конце концов объявили победителя… Им оказался столичный косенький мальчик, который сразу же после объявления своей