неподатливость филенчатых отлакированных дверей на первом этаже перед кабинетами, где творилось таинство, создавалась великая советская литература, ввергли Анну Малявину в испуг, она сразу ощутила нелепость своего прихода сюда в мятом после поездной колготы платье, с большим черным саквояжем в руках.

– Кто вам нужен, девушка?

Она вскинула голову. Бархатистый без нажима голос ей понравился сразу, и сам мужчина – в двубортном пиджаке, красногубый, с глубоко посаженными глазами – показался ей симпатичным. Он стоял на анфиладе второго этажа, посматривая на нее весело, чуть насмешливо.

– Так что же вы хотели? – повторил он приветливо, без раздражения, чуть наклонив голову с зачесанными назад прямыми светлыми волосами.

Анна – это вышло непроизвольно – выдала самую лучшую из своих улыбок, широко распахнула голубенькие глазки, ответила:

– Отцову рукопись привезла. Кому можно показать?

– Даже не знаю, как вам помочь… Впрочем, поднимайтесь сюда.

– А вы, случаем, не писатель?

– Случаем, да, – ответил он с улыбкой и неожиданным для Анны смехом, потому что так и не привык к недоверчиво-восхищенному: «Вы-ы писатель?!»

Анна торопливо, опасаясь, что писатель не дослушает, стала объяснять, что их семья раньше выписывала журнал «Красная новь», что она проездом в Москве, а отцова рукопись необычайно интересная, и хорошо, если бы…

Он не перебивал, приятно смотреть на эту миниатюрную крепенькую женщину, похожую на первый росный огурчик. Так бы и приобнял ради шутки. Недовольно скривил тонкогубый рот, когда водитель снизу пробасил:

– Александр Иваныч, готово. Можно ехать хочь в Моссовет, хочь в Переделкино.

Решение, как это случалось не раз, возникло произвольно.

– Вы, милая девушка, пришли слишком рано. Никого из редакторов еще нет. Ну да бог с ними. В машине расскажете про рукопись. Водитель отвезет меня в Моссовет, а надо, так и вас подбросит. Согласны?.. Вот и отлично.

Александр Иванович придержал в дверях Анну за локоток, распахнул дверь, а у машины даже перенял саквояж и, оглядывая его с интересом, спросил:

– Отцов?

Анюта поддакнула, усаживаясь на заднем сиденье, и тут же поторопилась добавить, как бы в оправдание: «Он давно умер».

Александр Иванович понимающе угукнул. Такой добротный сак ныне не сыщешь, их раньше, когда был пацаном, привозили из Германии. Поэтому и иметь его мог только человек весьма обеспеченный, но расспрашивать об этом не следовало. В машине, слегка робея от близости, цепкого, заинтересованного взгляда моложавого писателя, Анна попросила:

– Вы не могли бы прямо сегодня посмотреть рукопись?.. Завтра у меня поезд. Эта рукопись – единственное, что осталось от отца. – Она уже заглядывала в глаза, уже просила со слезой в голосе, поверив собственному вранью не вранью, но и…

– Твердо обещать не могу. Попробую полистать. А то задержитесь в Москве на денек-другой, гостиницу я обеспечу за наш счет.

– Нет, что вы! – Анюта замахала руками, взялась объяснять про поездку на Западную Украину, где ей предстоит отбирать лошадей, а кроме нее никто толком не разбирается.

– Что ж, ладно, тогда в редакции завтра в одиннадцать, – враз построжев, сказал Александр Иванович, которому стало скучно, к тому же он заранее знал, что рукопись окажется занудной, графоманской, как это выходило всегда.

На заседании Моссовета, где обязан присутствовать как народный депутат, Александр Иванович, поскучав с полчаса, послушав привычные заклинания, расстегнул потрепанную папку и попытался читать бегло, наискосок, помечая на полях описки, ошибки, но постепенно рукопись захватила, и к концу заседания он решил, что ее надо ставить в ближайшие номера журнала, подвинув некоторых пердунов. Тем более что никакого риска: римская история, свободолюбивые Бруты, диктатор Цезарь… И лишь подспудно тяготила одна шероховатость… Но домыслить не успел, увидел рядом одного из зампредов. Настиг его у выхода из зала, спросил об отводе земельного участка под писательские дачи. Зам хохотнул по-жабьи, растянув губастый рот, глазами выцеливая что-то у него на лбу. Ответил:

– Хорошие писатели у нас в почете. Решение положительное…

Эта странная улыбка-ухмылка с полузастывшим пристальным взглядом долго стояла перед глазами Александра Ивановича, заставляя перебирать в памяти взгляды, слова, рукопожатия других чиновников, с кем здоровался или переговаривался во время перерыва, кто узнавал из первых уст о переменах, отстранениях. Лишь сто граммов коньяка в литфондовском буфете приглушили неожиданно возникший страх, и, чтобы отвлечься по дороге в Переделкино, он взялся дочитывать рукопись.

«…Заговорщики толпились вокруг Цезаря, мешая друг другу, и он, опытный воин, легко отбил первые удары левой рукой, обмотанной плащом, а правой сам нанес несколько ударов, готовый прорваться сквозь гущу тел.

Марк мог бы дотянуться и ударить ножом в бок или спину, но почему-то не решался, медлил. Толкнули сзади или расступились перед ним – это не имело значения, он оказался прямо перед окровавленным, вопившим бранные слова Цезарем, так не похожим на всегдашнего невозмутимого собеседника и старшего друга, которого обязался убить.

Марк Брут прикрыл глаза левой ладонью, чтоб не видеть пронзительного взгляда Цезаря, и резко на выдохе ударил острым галльским ножом. Остальные набросились следом и втыкали ножи торопливо в распростертое тело диктатора. Когда заговорщики расступились, кто-то из сенаторов по-женски визгливо закричал:

– Да здравствует Марк Юний Брут! Брут-тираноборец!..

Он поднял голову – высокий, красивый и бесстрашный, как полагали, – и едва сумел выговорить трясущимися губами:

– Да здравствует республика!

– Слава! Слава! – нестройно откликнулись заговорщики, пятясь, отходя полубоком, так и не поверив до конца, что непобедимый Гай Юлий Цезарь мертв».

Александр Иванович тут же торопливо переложил листы, прочитал на первой странице: «Георгий Малявин. Убить тирана». Ему захотелось изорвать рукопись, пока нет никого, кроме шофера, который был осведомителем в НКВД, в чем сам признался и за дополнительную плату поклялся не передавать без его ведома никакую информацию. «А там черт его знает! – подумал Александр Иванович и невольно глянул через зеркало заднего обзора на водителя. – Главное, не подавать виду. Сам почерк, стиль письма и полновесное знание ясно показывают, что это написано в начале века, – успокаивал он себя и тут же возражал: – Да кто там будет с этим разбираться!»

На следующий день ранним утром он приехал невыспавшийся и злой на всех, в том числе и на девушку из провинции, которую нужно теперь ждать в скверике возле редакции и ловить удивленные взгляды сотрудников, особенно женщин, непременно сложивших про него очередную сплетню. А девушки все нет, это не на шутку растревожило, он подумывал о подлой провокации со стороны завистников и собрался уйти, но мелькнуло знакомое платье из штапеля в черно-синий горошек.

Он успел, перехватил ее у входа и решительно, торопливо, завел за угол здания, где выдохнул:

– Не показывайте рукопись больше никому! – Выговорил это строго, больше того, даже сердито. Анна Малявина совсем