Лассаль, столь резко нападавший на учение о приобретенных правах и снова возбудивший спор о силе, предшествующей праву. В своих речах и брошюрах о конституционализме он стоял на той точке зрения, что и вопросы конституционализма (или, вообще говоря, правовые вопросы) являются вопросами силы, потому что существующее право представляется функцией действительного соотношения сил; поэтому писаное право только в том случае имеет значение и шансы на существование, если оно является точным выражением существующего соотношения сил.

Это смелое положение Лассаля, по-видимому, оправдывает всякое насилие, грабеж, и пр., и реакция, конечно, сейчас же учла это. Прусский военный министр фон Роон заявил 12 сентября 1862 г. в палате депутатов: «Главное содержание истории (как во взаимоотношениях между отдельными государствами, так и внутри их) заключается ни в чем ином, как в борьбе за власть и за ее расширение».

Тогдашний министр-президент Бисмарк в некотором смысле согласился со своим социалистическим противником, сказав (1862 г.), что «подобные правовые споры обыкновенно разрешаются не при помощи сопоставления противоречивых теорий, а лишь постепенно, в процессе государственно-правовой деятельности». В устах названного реального политика это, конечно, звучит как признание «существующего соотношения сил». (Сказал ли вдобавок Бисмарк, что «сила предшествует праву», об этом долго спорили; сам он отрицал это.)

Революция и эволюция

Однако была ли произнесена Бисмарком эта фраза или нет, тезис «сила предшествует праву», без сомнения, отвечал действительности с самого начала человеческой истории, и вопрос может заключаться только в том, был ли этот факт возведен в принцип.

Все согласны с тем, что грубая сила не должна пренебрегать установленными правовыми нормами, но при этом говорят, что правовое сознание меняется, а потому время от времени приходится в силу необходимости издавать новое право, что при данном условии невозможно иначе, как путем использования для этой цели силы; поэтому в данном случае сила безусловно является предпосылкой права. Но, в конце концов, подобная аргументация есть только игра словами, как это выясняется при ближайшем рассмотрении каждого конкретного случая.

Можно, например, сказать, что во время Французской революции 1789 г. победили не право, а сила народа. Но то обстоятельство, что сила могла победить, что она не осталась простой революционной вспышкой, а произвела коренной переворот во всех правовых отношениях той эпохи, показывает, что положение, существовавшее до революции, воспринималось всеми как вопиющая несправедливость. Новое право, следовательно, уже давно существовало в скрытом виде в народном сознании, и только незначительное меньшинство противопоставляло ему свое воображаемое, в действительности уже исчезнувшее право, стараясь воскресить его всякими методами насилия. Одержанная, по существу, силой революционной мысли, а внешне силой революционного действия, победа была в сущности победой нового права.

Многим эти рассуждения покажутся, быть может, слишком путаными. В некотором смысле это так и есть; но именно эта возможность жонглировать словами доказывает, что право и сила — понятия едва ли строго различимые. Если, впрочем, допустить, что только настоящее право может проявляться более или менее постоянно, то положение «сила предшествует праву» имеет свое оправдание; но можно сказать и обратное: «право предшествует силе», что означало бы, что подлинное новое право сильнее веками скрепленной власти, на какие бы внешние силы последняя ни опиралась. Эта борьба нового права со старой властью будет происходить всегда; она же является и основанием для революции.

Последняя может, однако, восторжествовать только в том случае, если правосознание всего народа настолько ослабнет, что это новое право он и будет считать настоящим правом. Другими словами, революция может осуществиться только в том случае, если предшествовавшая ей эволюция преследовала одинаковую с ней цель.

Так или почти так обстояло дело со всеми революциями, совершались ли они духовным путем или при помощи оружия. Все они имели предшественников, которые погибли потому, что новое право не стало еще силой. Сократ умер, не оказав существенного влияния на общество, великая же революция человечества связана с именем Христа.

Гус погиб, а Лютер восторжествовал, Галилей должен был отречься от своего учения, а Ньютон положил начало современной науке. Точно так же Французской революции, пожалуй, не было бы, если бы ее не подготовил Вольтер, Мабли, Руссо и многие другие.

Право на новую жизнь воплотилось в этих предтечах; старые воззрения в их время уже прогнили, но чего-то еще недоставало: время и люди не созрели, научное, этическое и политическое правосознание еще не изменилось, не эволюционировало в достаточной степени. Но эти «предтечи» постепенно пересоздавали прежнее правосознание. И всегда в таких случаях наступал известный момент, когда старое право переставало существовать.

Если в такое время пережившие представители этого отмиравшего права добровольно приспособлялись к новому, то и с внешней стороны царил покой. Однако в большинстве случаев они этого не делали, а пытались сохранить старое положение вещей. Тогда становилось неизбежным проявление известной силы. Впрочем, тот напор, под которым рушится подгнившее строение прежнего права, имеет лишь второстепенное значение. Он, во всяком случае, не причина, а лишь симптом данного явления. Но так как постороннему наблюдателю он кажется тесно связанным с происшедшим обновлением, то многие думают, что он и создал новое право. Это предположение они выражают словами «сила предшествует праву».

Думают, что решающее значение имеет эволюция, а не революция; новое право побеждает и помимо революции, но нетерпеливое человечество иногда стремится ускорить эту победу искусственным образом. Иногда ему это удавалось, но часто оно ее замедляло.

То же самое происходит и с проявлением военной силы: если германский народ таит в себе те психические и физические особенности, которые могут доставить ему мировое господство, то он достигнет последнего и без войны; если же он не обладает соответствующими качествами, то ему не поможет никакая война. При разрешении вопросов силы в истинном смысле этого слова война является лишь мимолетным и маловажным фактором. Победа на поле сражения походит на революционную вспышку, которая может быть быстро ликвидирована, если стоящая за ней действительная перегруппировка общественных сил не превратит ее в настоящую революцию.

Дело, однако, в том, что до сих пор трудно было внушить кому-либо, что роль этих побед ничтожна. Напротив, в истории расцвета или падения какого-либо народа всегда усматривали проявление какой-то справедливости судьбы, а так как до настоящего времени все великие исторические события неизменно сопровождались военными выступлениями, то в каждом отдельном случае их ставили в связь с той или другой войною, им предшествовавшей. Таким образом сложилось убеждение, что война является судом Божьим.

В древние времена наивно верили в подобное вмешательство богов. Боги Олимпа сражались под стенами Трои; древнегерманские валькирии тоже принимали участие в боях, и как Зевс, так и Вотан старались