был знаком ни с издателями, ни с писателями. Одна моя приятельница отнесла огромную — почти в 350 тысяч слов— рукопись своему знакомому, издателю. Через. несколько дней, может быть через неделю или две, я получил от этого человека письмо, которое гласило, что книга не может быть издана. Сущность его ответа сводилась к тому, что издательство в прошлом году выпустило несколько книг, подобных моей, и ни одна из них не имела успеха; к тому же, продолжал он, в нынешнем своем виде моя книга написана неумело, по-любительски, слишком автобиографично, и издание ее было бы связано со слишком большим риском. К тому времени я испытывал такую опустошенность и усталость, а идеальное чувство созидания, которое поддерживало мой дух в течение двух с половиной лет, столь явно рассеялось, что я поверил этому человеку. В ту пору я работал преподавателем одного из крупных нью-йоркских университетов* и, когда учебный год подошел к концу, уехал за границу. Я находился там уже в течение полугода, когда другой американский издатель написал мне, что читал мою рукопись и хотел бы увидеться со мной, как только я вернусь на родину.

Я вернулся под Новый год. На следующий же день по приезде я позвонил издателю. Он спросил, не могу ли я прийти к нему на службу и поговорить. Я отправился немедленно и, не выходя из его кабинета, подписал договор и получил пятьсот долларов аванса.

По-моему, впервые в жизни мне тогда вполне ясно дали понять, что нечто, вышедшее из-под моего пера, стоит хотя бы пятнадцати центов; помню, что в тот день, когда я вышел из здания издательства, меня поглотил поток людей, вечно несущийся вдоль Пятой авеню и 48-й улицы, в конце концов я очутился на 110-й и по сию пору не могу понять, как я туда попал.

В продолжение последующих шести или восьми месяцев я работал в университете и одновременно вместе с редактором трудился над рукописью. Книга была опубликована в октябре

1929 года. Вся эта история до сего дня овеяна для меня тем дуновением сладостного ужаса и мечты, которые неизменно сопровождают мою писательскую работу с тех самых пор, когда я принялся за нее всерьез, когда я в своей лондонской квартире лег, закинув руки за голову, на постель и подумал: «Зачем я здесь?» Момент страшной, абсолютной обнаженности печатного слова, пробуждающей во всех нас острое чувство стыда, приближался день ото дня. Я не мог представить себе, что действительно хочу этой публичности. Мне казалось, что я бесстыдно выставляю себя на всеобщее обозрение, но в то же время неуловимо и желал этого, это желание завораживало меня, как взгляд змеи, и я не мог иначе. В конце концов я обратился к редактору, который работал со мной, который открыл меня, и спросил, не может ли он сказать мне, что меня ожидает. Он сказал, что предпочел бы воздержаться от ответа, что не может заниматься предсказаниями и не представляет, что достанется на мою долю в результате публикации книги. Он сказал: «Уверен только, что ее нельзя будет не заметить, нельзя будет ею пренебречь. Книга проложит себе путь».

Так оно и получилось. Недавно мне довелось прочесть, что моя книга была встречена «взрывом критических восторгов», но на самом деле это было не так. Она действительно получила несколько прекрасных рецензий. Она получила и несколько отрицательных рецензий, но, бесспорно, для первой книги прием был хорошим, а самое приятное заключалось в том, что с течением времени в кругу читающей публики у нее находились все новые друзья. .Тираж первого издания пользовался спросом в течение четырех-пяти лег, затем книга появилась в более дешевом издании «Современная библиотека» и обрела таким образом новую жизнь. Самое же главное заключалось в том, что после публикации книги в 1929 году я обнаружил, что стал писателем. И тут я извлек из нового моего положения первые уроки.

До тех пор я был просто молодым человеком, который больше всего на свете хотел стать писателем и который создавал первую свою книгу, пожираемый мощным пламенем мечты, без которой молодому писателю не прожить, ибо его движет вперед только вера в собственные силы. Теперь положение в некотором роде изменилось. Раньше я был писателем в надеждах и мечтах, теперь я стал писателем на деле. Например, я читал статьи, в которых обо мне говорилось как об одном из «молодых американских писателей». Я был одним из тех, на кого, по словам критика, следует обратить внимание. Моей новой книги ожидали с интересом и с некоторым чувством тревоги. И здесь тоже кое-что добавилось к моему, как романиста, воспитанию. Я научился выслушивать публичные суждения' о самом себе, и это оказалось куда страшнее, чем я раньше себе представлял. Я был смущен, растерян, испытывал смешанное чувство вины и ответственности. Я был молодым американским писателем, на меня надеялись, о моем будущем тревожились: что я еще напишу, получится ли из этого что-нибудь или ничего не получится, много я дам или мало? Будут ли недостатки, которые обнаружились в первой книге, усугублены или я их исправлю? Суждено ли мне стать просто еще одним писателем, не оправдавшим надежд? Или мне удастся преодолеть трудности? Что произойдет со мной?

Все это действительно меня волновало. Вечерами я возвращался к себе домой, оглядывал комнату, видел чашку, из которой утром пил кофе и которая осталась немытой, книги, разбросанные по полу, рубашку, валяющуюся там, где я вчера ее оставил, огромные кипы рукописей и другие вещи, столь же привычные и знакомые, и думал: теперь я «молодой американский писатель», и еще думал, что в некотором роде обманываю своих читателей и критиков, потому что моя сорочка, моя кровать, мои книги выглядели вполне обычно — не неряшливо, а именно обычно.

Но вот новое явление начало исподволь проникать в мое сознание.

Критики начали строить предположения о второй книге, так что и мне пришлось начать о ней думать. Я всегда хотел думать о второй, и тридцать второй, и пятьдесят второй книге. Я был уверен, что способен написать сотню книг и все они будут хороши и принесут мне славу. Но и тут резким толчком я был выведен из состояния безумных надежд и торжествующей уверенности, а очевидный мучительный факт остался. Теперь, когда я действительно написал книгу и они, реальные читатели и критики, которые познакомились с ней, ожидали от меня второй, я столкнулся с ним вплотную. Дело не в том, что я боялся; просто я чувствовал себя так, будто наткнулся на