немецких писателей. Много французских и голландских писателей. А когда человек едет на фронт искать правду, он может вместо нее найти смерть. Но если едут двенадцать, а возвращаются только двое, правда, которую они привезут с собой, будет действительно правдой, а не искаженными слухами, которые мы выдаем за историю. Стоит ли рисковать, чтобы найти эту правду,— об этом пусть судят сами писатели. Разумеется, много спокойнее проводить время в ученых диспутах на теоретические темы. И всегда найдутся новые ереси, и новые секты, и восхитительные экзотические учения, и романтичные непонятные мэтры,— найдутся для тех, кто не хочет работать на пользу дела, в которое якобы верит, а хочет только спорить и отстаивать свои позиции, умело выбранные позиции, которые можно занимать без риска. Позиции, которые удерживают пишущей машинкой и укрепляют вечным пером. Но всякому писателю, захотевшему изучить войну, есть и долго еще будет куда поехать. Впереди у нас, по-видимому, много лет необъявленных войн.* Писатели могут участвовать в них по-разному. Впоследствии, возможно, придут и награды. Но это не должно смущать писателей. Потому что наград еще долго не будет. И не стоит писателю особенно надеяться на них. Потому что, если он такой, как Ральф Фокс и некоторые другие, его, возможно, не будет на месте, когда настанет время получать награду.

1937 г.

РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ

Члены Шведской академии, дамы и господа!

Не будучи мастером произносить речи, не искушенный в риторике и ораторском искусстве, я хочу поблагодарить за эту премию тех, кто распоряжается щедрым даянием Альфреда Нобеля.

Всякий писатель, знающий, какие великие писатели в прошлом этой премии не получили, принимает ее с чувством смирения. Перечислять этих великих нет нужды—каждый из присутствующих здесь может составить собственный список, сообразуясь со своими знаниями и своей совестью.

Я не считаю возможным просить посла моей родины прочитать речь, в которой писатель высказал бы все, что есть у него на сердце. В том, что человек пишет, могут оказаться мысли, ускользающие при первом восприятии, и бывает, что писатель от этого выигрывает; но рано или поздно мысли эти проступают совершенно отчетливо, и от них-то, а также от степени таланта, которым писатель наделен, зависит, пребудет ли его имя в веках или будет забыто.

Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве. Писательские организации могут скрасить его одиночество, но едва ли повышают качество его работы. Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко Это идет во вред его творчеству. Ибо творит он. один, и, если он. достаточно хороший писатель, его дело — изо дня в день видеть впереди вечность — или отсутствие таковой.

Для настоящего, писателя каждая книга должна быть началом, новой попыткой достигнуть чего-то недостижимого. Он должен всегда стремиться к тому, чего никто еще не совершил или что другие до него стремились совершить, но не сумели. Тогда, если очень повезёт, он может добиться успеха.

Как просто было бы создавать литературу, если бы для этого требовалось всего лишь писать по-новому о том, о чем уже писали и писали хорошо. Именно потому, что в прошлом у нас были такие великие писатели, современный писатель вынужден уходить столь далеко, за пределы доступного ему, туда, где никто не может ему помочь.

Ну вот, я уже наговорил слишком много. Все, что писатель имеет сказать людям, он должен не говорить, а писать. Еще раз благодарю.

Эрнест Хемингуэй.

ТОМАС ВУЛФ

ИСТОРИЯ ОДНОГО РОМАНА

Один литературный редактор,* мой добрый друг, сказал мне с год назад, что сожалеет, что не вел в свое время дневника, в котором записывал бы ход нашей совместной работы, фиксировал ее движение, находки, течение, остановки, завершение, тысячи поправок, переделок, взлетов и падений, которыми сопровождалось создание книги. Редактор заметил, также, что некоторые из них были фантастичны, многие неправдоподобны, все— удивительны; он был к тому же настолько щедр, что сказал, будто испытание, которое ему пришлось пережить, было самым волнующим за двадцать пять лет его участия в издательском деле.

Именно об этом испытании я и собираюсь рассказать; я не могу говорить о том, как надо писать книги; я не буду даже и пытаться давать советы тем, кто хочет видеть свои книги опубликованными или принятыми к печати журналами, платящими высокие гонорары. Я не профессиональный писатель; я даже и не умелый писатель; я просто писатель, который находится на пути к овладению своей профессией, на пути к открытию характера, структуры и звучания того языка, которым должен овладеть, чтобы делать свое дело так, как я хочу его делать. Только поэтому я, бредущий на ощупь, отдающий этому открытию всю свою энергию, весь свой талант, и начинаю подобный разговор. Я собираюсь рассказать о том, как писал свою книгу. Рассказ будет носить исключительно личный характер. Он пойдет о том, что в течение ряда лет составляло большую часть моей жизни. О литературе речи почти не будет. Это рассказ о поте и боли, об отчаянии и маленьких победах. Я еще не научился писать рассказы. Я еще не научился писать романы. Но я кое-что узнал о самом себе и о том, что представляет собой работа писателя; об этом я и попытаюсь рассказать.

Не знаю, когда я впервые подумал о том, что могу стать писателем. Наверное, подобно многим своим сверстникам и соотечественникам, я решил, что было бы прекрасно стать писателем, ибо образ писателя ассоциируется с такими людьми, как лорд Байрон и лорд Теннисон, Лонгфелло и Йерси Биши Шелли. Писатель—это такой человек, который подобно тем, кого я только что упомянул, пребывает в иных сферах, и поскольку сам я был американцем, притом американцем, не принадлежащим ни к зажиточным семьям, ни к семьям университетского толка, то и решил,