побочными эффектами данной процедуры. Обычно женщина проходила две процедуры в неделю, примерно в течение месяца. Затем она отправлялась домой, и у нее было целых одиннадцать месяцев на то, чтобы заниматься любимыми делами. В целом она прошла семь курсов ЭСТ, каждый из которых состоял из восьми отдельных процедур. Так что Нерисса не была в этом деле новичком и знала все о побочных эффектах.

Пока я работал в отделении, мне очень нравилась Джемма, одна из студенток-медсестер. Она была красива и умна, и единственное, что заставило бы вас усомниться в ее разумности, – это то, что я, кажется, ей тоже нравился. Она раньше не видела, как проводится сеанс ЭСТ, поэтому я предложил ей прийти и посмотреть. Ничто так не стимулирует служебный роман медиков, как ЭСТ, скажу я вам. Она привела с собой пару коллег, которые тоже никогда не видели, но хотели побывать на процедуре.

Я прочитал все книги на эту тему, которые только можно было прочесть. Я знал теорию на зубок; знал о влиянии терапии и мог найти правильное место для размещения электродов на обоих висках ровно лежащей головы пациента. Ведь я практиковался на Джемме.

После нажатия соответствующей кнопки машина, которую я использовал, должна была подать ток через три секунды. Сейчас, когда я пишу это, я понимаю, насколько странно и смешно все звучит. С тех пор технологии действительно ушли далеко вперед. Миссис Джонсон лежала на кровати. Джемма и ее коллеги стояли рядом. Анестезиолог сделал свое дело и занял место у ног пациентки.

– Она готова, доктор Кейв.

Я встал около головы и потянулся к электродам. Щелкнул выключателем и начал накладывать электроды на голову миссис Джонсон.

– Возможно, вам стоит воспользоваться раствором электролитов, – пробормотал анестезиолог.

«Черт», – подумал я. Я чуть не сжег ее кожу. Три пары глаз студенток-медсестер уставились на меня и увидели, что я самозванец, я им и был.

– Да, – пробормотал я, так усердно погружая конец электрода глубоко в розовый раствор, что рисковал испачкать и ручку прибора, и собственный кулак, и манжету рубашки, и весь рукав по локоть.

МОЙ ОТЕЦ ВСЕГДА СКЕПТИЧЕСКИ ОТНОСИЛСЯ К ИДЕЕ, ЧТО Я СТАНУ ПСИХИАТРОМ.

Он был учителем, а потом, когда он женился на моей матери, он стал участником семейного бизнеса. Он был практичным человеком, который научил меня включать вилку в розетку и менять лампочку. В школе я изучал физику, математику, химию, биологию и прочие общие дисциплины. Я знал, что запускать воздушного змея в грозу – плохая идея, и рад, что привил своим детям базовые знания о свойствах электричества. Как-то младшая дочь, гуляя со мной в Альпах, указала своей металлической палкой на сердитое облако, которое в ту же минуту разрядилось энергией на миллиард джоулей. Молния в нее, слава богу, не попала, но теперь она точно никогда не будет пользоваться палками.

В общем, электричество известно своей привычкой следовать по пути наименьшего сопротивления. Это то, чему меня научил папа, чему я научился в школе, и моя дочь подтвердит это. Но весь запас мудрости ускользнул от меня в тот момент, когда я поспешил приложить электроды к вискам пациентки и большим пальцем правой руки нажал кнопку на пульте.

Я обнаружил, что сжимаю электроды гораздо крепче, чем думал. Мои руки раскинуло в стороны, а тело подлетело к потолку. И я стоял там, как Иисус на кресте, а четыре пары глаз студенток-медсестер и анестезиолога уставились на меня в безмолвном изумлении.

Хуже всего было понимание того, что меня так будут распинать целых три секунды. Еще одним, пожалуй худшим, моментом было то, что выражение лица анестезиолога изменилось: удивление уступило место веселью. А тут еще подруга Джеммы поворачивается к ней с выражением сочувствия – не ко мне, а к ней!

Это были очень, очень, очень долгие три секунды.

Когда меня в конце концов отпустило, я плюхнулся на стул позади себя и попытался выровнять дыхание. У меня болела голова, а руки странно покалывало. К чести анестезиолога, он сохранил хладнокровие и не заулыбался. Он подошел к пациентке, чтобы дать ей немного кислорода.

Затем он снова повернулся ко мне.

– Она все еще под наркозом. Хотите повторить процедуру?

Анестезиологи действительно хорошие врачи, и расхожее мнение, что им не хватает заметных социальных навыков, – абсолютная ложь. Определенно.

Когда лекторы спрашивают: «Кто самый важный человек в операционной?» – они надеются, что ответ будет «хирург». Тогда они сделают серьезное лицо и скажут, что нет, на самом деле это пациент. Но и это неправда. Просто спросите любого, кому предстоит наркоз, не боится ли он перспективы проснуться парализованным во время операции.

Я отклонил любезное предложение анестезиолога повторить мою ошибку, извинился и ушел.

Позже в тот же день я вернулся в палату, когда почти очухался, если не считать сильной головной боли и странных провалов в памяти, и увидел миссис Джонсон. Я планировал прийти и сообщить ей, что произошло. Обязанность быть откровенным еще не придумали, но мы, похоже, делали это без всяких инструкций. Рассказать пациенту, что пошло не так и почему, казалось единственно правильным решением.

Но я даже рот открыть не успел. Миссис Джонсон сама подскочила ко мне.

– Доктор Кейв, не могли бы вы сделать мне ЭСТ в следующий четверг? – По сравнению со мной она выглядела помешанной. – Я прошла более пятидесяти процедур у разных врачей, и только после вас у меня не болит голова.

Я говорил тихо, потому что эхо моих собственных слов высверливало мне виски.

– Миссис Джонсон, нам нужно поговорить…

Вы, полагаю, уже поняли, что ко мне на эту процедуру очередь не выстроилась. А Джемма, после того как я так нелепо сделал ЭСТ сам себе, со мной больше почти не общалась. Оказалось, очень трудно поддерживать нормальные отношения, если подруги твоей пассии каждый раз, как ты проходишь мимо, вытягивают руки и издают жужжащие звуки.

Только спустя несколько лет я рассказал отцу о том, что произошло.

– Ну ты и дурак.

Он тихо рассмеялся про себя и сделал еще один глоток вина.

Ту же историю я рассказал матери, еще до того, как у нее началось слабоумие. В тот момент она пока просто страдала депрессией. И она поинтересовалась, стало ли миссис Джонсон лучше. Я не хотел отвечать, но она настаивала.

– Да, мам, ей стало лучше, – солгал я.

Ну, на самом деле не совсем солгал. Ей действительно сначала стало лучше, но, когда я рассказывал о ней матери, я уже знал конец этой истории. Моя мама