Я раскрыла рот от удивления.

– Он твердо решил остаться в Таиланде. Это не обсуждалось. Там он обрел настоящее счастье и покой. К тому же со своей семьей он уже общаться перестал. В Бангкоке он начал новую жизнь. Но все же он твердо решил поддерживать тебя финансово. Он полагал, что мы все равно будем этого от него добиваться.

– Погоди. А вы не добивались?

– Нет. Мы решили сделать по-другому. Дедушка сказал Дэвиду, что мы будем заботиться о маме и о тебе и что в его отцовской поддержке необходимости нет. Поэтому тебе дали нашу фамилию, а не фамилию Эллиот. Однако мы пообещали регулярно рассказывать ему о тебе. Несколько раз в год посылать фотографии. Он знает и о твоем литературном даре.

Новость, как торнадо, рушила все вокруг. Вихрем завертелись обломки того, во что я верила всю свою жизнь.

– А мама все это время считала, что отец не интересовался нашей жизнью. Не выходил на связь… И не предлагал помощь. Но это неправда.

– Да.

– А почему ты не сказала ей? – Я встряхнула головой. – Почему не сказала мне?

– Дорогая моя, это прозвучит странно, но тогда мы считали, что делаем все правильно. Конечно, мы сказали твоей маме о том, что Дэвид предложил финансовую поддержку. Но мама отказывалась принять тот факт, что он никогда не вернется. – Бабушка протянула было руку, но на этот раз меня не коснулась. – Мы решили не говорить о том, что твой отец тобой интересовался и что я исправно ему писала. Тогда мы с твоим дедушкой считали, что разлука подействует на маму так же, как на Дэвида. Думали, мама поймет, что они отравляли друг другу жизнь, и оставит все это в прошлом, начав вместе с ребенком новую жизнь. Нам казалось, маме труднее будет двигаться вперед, если она узнает о том, что отец про тебя спрашивал. Мы боялись, что это будет ей мешать, что она захочет контролировать общение с Дэвидом. Она не смогла бы остаться в стороне, и это плохо повлияло бы на нее саму. Мы считали, что так помогаем ей вернуться к нормальной жизни.

– Хорошо у вас получилось.

Она так и не вернулась к нормальной жизни; движения вверх не было. Напротив, она тонула, погибала под гнетом накопительства. Она все равно была одержима одной идеей, пусть и другой.

– Мы с дедушкой и представить себе не могли, что твоя мама провалится в пучину скорби и отрицания. Многим удается подняться после невзгод. Твоя мама не смогла. Мы неправильно оценили ситуацию. Нам следовало тогда действовать активнее. – Бабушка опустила голову. Ее дыхание стало прерывистым, на лбу заблестел пот. – Дарси, это я виновата… Я виновата в том, что мы тогда сделали недостаточно. И в том, что держала это в секрете от тебя. Это все от страха. Как могла ты, будучи ребенком, справиться с этой информацией, когда тебе не могла помочь твоя собственная мама? Оглядываясь назад, я понимаю, что это было неправильно, нам следовало найти какой-то путь. Не разобравшись, мы решили, что вы с мамой одно целое, а нам следовало доверять тебе.

Неужели так будет всегда? Мамины проблемы – мои проблемы? Мамины слабости – мои слабости? Ее накопительство… мое накопительство?

Уже спустя несколько часов, сидя на диване, я мысленно нажала кнопку «Стоп» и остановила воспоминания о разговоре в «Старбаксе». Обрывки откровений бабушки Уэллс, звеня, навалились на меня вместе со сковородками и одеждой, которая никому в этом доме не подходила по размеру. Шум стоял оглушительный, информация будто хотела, чтобы я ответила. Чтобы что-то сделала, хоть что-то почувствовала. Но я была в растерянности. Я вообще ничего не понимала.

Звякнул мой мобильник.

Новости? Боже. Я открыла письмо и нашла мужчину, с которым не знала, как общаться. Отца, который писал букву «Л» как я и которого не было в моей жизни. Колючий холодок от ступней пополз вверх по телу: скажешь вслух – и сделаешь настоящим. И тогда я, Дарси Джейн Уэллс, написала всего четыре слова девчонке, которой всегда, всегда в течение восьми лет рассказывала абсолютно все.

Я еще смотрела на голубое облачко сообщения, когда услышала поворот ключа в замке. Мама вернулась раньше? Стараясь двигаться как можно быстрее, я бросилась по «козьей тропе» к своей комнате. Войдя туда, я кинула письмо на книги, лежавшие на ближайшей полке. Потом закрыла дверь и, тяжело дыша, прислонилась к ней.

– Дарси? – позвала меня мама.

Мы встретились на полпути, потому что я пошла от своей комнаты на кухню. Там я налила стакан воды, мне она как раз не помешала бы. Мама приложила пальцы к вискам, это движение напомнило мне Эшера.

– Страшно болит голова, Кэролайн подменила меня, а я ушла домой.

Я кивнула. Рука со стаканом подрагивала. Положив ключи, мама полезла в шкаф, где держала алкоголь. Полки ломились, но не от водки, джина или виски. Когда она вошла, в руках у нее ничего не было. Кошелек ее, скорее всего, был так же пуст, как и заначка. Вздохнув, мама налила себе воды и проглотила пару таблеток. Я подумала, что сейчас она пойдет в свою комнату отсыпаться, чтобы голова прошла. Если так, мне не придется ни смотреть на маму, ни совершать человеческие действия, например есть и общаться.

Но мама не двигалась с места и с любопытством меня разглядывала. Я плотно прижала подошвы кроссовок к плитке на полу, чтобы тверже стоять на ногах, потому что мама вдруг взяла мое лицо в свои холодные и чуть влажные ладони. Она была так близко, что я видела растущие вдоль пробора тонкие седые волоски. Когда в последний раз она вот так меня касалась? Холодными большими пальцами она провела по моим бровям.

– Что-то я их совсем забросила. Давай придам им форму.

– Лучше отдохни. У тебя же голова болит. – Вся моя жизнь, и аренда, и письмо…

– Ничего. Эти брови нуждаются в уходе.

Мама отвела меня в ванную и превратила заполненное разными товарами крошечное пространство в маленький личный броу-бар «Элиза Б.». Она усадила меня на розовую плюшевую крышку унитаза, пока воск грелся в одном из шести электрических нагревателей.

– Закрой глаза.

Легкими штрихами карандаша для бровей мама над каждым глазом наметила линии. Налипший на деревянную лопатку воск при первом соприкосновении с кожей всегда казался слишком горячим. Такая боль уходит, как только ее почувствуешь. Мама прижимала к коже чистые узкие полоски хлопчатобумажной ткани и уверенными движениями срывала их, а я каждый раз чуть вздрагивала.