– Можете возвращаться, – просипела Аврора.

Меня слегка передернуло от ее запаха. Я сразу обратила внимание на ее пожелтевшие пальцы, но на улице, при дневном свете стало видно, что у нее и кожа, и белки глаз отдают желтизной.

– Нет, мы еще подождем, – ответила Луна. – У тебя есть аспирин? – спросила Аврора.

– Неужели ты весь свой запас извела? Прожжешь себе дыру в животе!

– Голова раскалывается.

Аврора сползла со скамейки и свернулась калачиком на ледяном мокром цементе – в самой холодной, как мне казалось в то промозглое утро, точке планеты. Меня подмывало коснуться ее и погладить по голове, словно бездомную собаку. Но я побоялась, что, как и бездомная собака, она может меня чем-нибудь заразить. Когда Аврора скрючилась у моих ног, мне даже почудилось, будто сквозь ее скудные волосенки просвечивает лишай.

Случись там моя мама, она бы изрекла: «Ей впору под грузовик угодить – отмучилась бы!»

Матч закончился, и Луна окликнула Джорджию. Джорджия направилась к нам ленивой походкой, а следом за ней шествовала Виолетта, продолжая дымить. Подойдя, Виолетта уселась на свои пятки нос к носу со мной. Она положила руки на колени, растопырив перед собой пальцы. Вблизи ее ногти уже не походили на перья. Они напомнили мне когти ястребов и грифов, паривших над джунглями в поисках добычи. Создавалось впечатление, что эти ногти могут подхватить кролика или мышь и унести за тридевять земель. Виолеттины ногти могли раздирать плоть. Они могли изорвать в клочья лицо.

– Ты Ледиди, правильно? – проговорила Джорджия.

Ее синие и мои карие глаза встретились. Я прочла мелькнувшую у нее в голове мысль: «И эта чернявая страхолюдина зовется именем моей прекрасной принцессы!»

Мне даже захотелось извиниться, но я в жизни ни перед кем не извинялась.

Мне вспомнились все мои кукольные Ледиди, привезенные отцом из Америки. Они по-прежнему лежали в моей комнате в своих родных картонно-пластиковых коробках, не позволяющих плесени пробраться внутрь. У меня была леди Диана в подвенечном наряде, леди Диана в платье, в котором она встречалась с президентом Клинтоном, леди Диана в костюме для верховой езды. Отец даже подарил мне пластмассовую подделку под жемчужное ожерелье леди Дианы. Я его носила, пока не порвала. Куча белых пластмассовых бусин хранилась в чашке у нас на кухне.

Я чувствовала себя фальшивой купюрой, тряпкой с фейковым лейблом на рынке в Акапулько, Девой Марией Гваделупской, на которой стоит штамп: «Made in China». Под взглядом Джорджии я превратилась в дешевую подделку. Более туфтового имени мама мне дать не могла. Не объяснять же мне было этой англичанке, что мое имя – акт мести, а не поклонения? Что оно – расплата за неверность отца?

При ближайшем рассмотрении кожа Джорджии оказалась такой светлой, что под ней виднелись голубые жилки. Все ее лицо, даже губы и веки, заполонили веснушки. Ресницы и брови были совсем бесцветные, из-за чего глаза не имели контуров и выглядели как два лазуритовых шарика, лежащих на щеках.

– Говорят, тебе нужен мобильник, – сказала она. – Да. Пожалуйста.

– Денег я с тебя пока не возьму, ведь мы же обе англичанки, так? И, кроме того, ты принцесса.

Виолетта и Луна прыснули. Аврора, похоже, не слушала. Она так и застыла, свернувшись рядом со мной бледно-желтой гусеницей. Я чувствовала запах инсектицида, поднимавшийся от ее тела волнами при каждом вздохе.

Джорджия сунула руку под фуфайку, в потайной кармашек, спрятанный в напуск, и вытащила мобильник. Он был в обертке от шоколада «Кэдбери». Она протянула мне телефон, и я увидела, что ее руки тоже обсыпаны веснушками.

– Удачи, принцесса, – сказала она.

И присела в реверансе.

Джорджию в тюрьме любили как иностранку с деньжатами. Но ее нелепое преступление ни у кого уважения не вызывало. Все посмеивались над ней и дарили ей туфли на день рождения и Рождество. Кто-нибудь нет-нет да и цеплял ее выкриками типа:

– Эй, Беляночка, почему ты не прихватила в Мексику еще и такос с гуакамоле?

К нам, посаженным за убийство, относились иначе. Вроде как с почтением. С тем почтением, какое испытываешь к бешеной собаке. Нас обходили стороной. Никто не хотел, чтобы мокрушницы готовили и подавали еду. Узницы не принимали пищи из рук, испачканных кровью.

Джорджия и Виолетта повернулись и пошли прочь. Аврора шевельнулась.

– Есть и пить хочется, – проговорила она. – У кого-нибудь жвачка есть?

Это было совершенно в духе Марии. Ей жевательная резинка заменяла еду и питье. При воспоминании о Марии мне захотелось закрыть глаза руками и уйти из тюрьмы в темную кожу моих ладоней. В последний раз я видела мою единокровную сестренку, мою милую подружку с печатью Божьего гнева на лице, когда ее с пулей в руке завозили в операционный отсек кабинета травматолога в Акапулько.

– Пойдем к себе в камеру, позвонишь оттуда, – предложила Луна. – В любом другом месте тебя засекут, а это ни к чему.

Мы направились к зданию, оставив Аврору скрюченной на цементе.

– Джорджия всех задирает, – сказала Луна. – Не бери в голову. Ей даже на мою руку плевать. Она вечно что-нибудь мне кидает и кричит: «На-ка!» Иногда называет меня «На-ка». Это мое прозвище.

Пока мы шли по сине-бежевому шахматному мирку, мои глаза изнывали по зелени, желто-красным попугаям, синему небу и океану. От бесцветного цвета цемента меня знобило и лихорадило разом. Поэтому, сидя в своей камере, пахнущей инсектицидом, я звонила не только маме. Я звонила листьям, пальмам, красным муравьям, нефритово-зеленым ящерицам, желто-черным ананасам, лимоновым деревьям и розовым азалиям. Зажмурившись, я молилась о стакане воды.

Луна сидела рядом. Сидела так близко, что я ощущала, как подпирают меня ее ребра взамен отсутствующей руки. Ее лицо светилось предвкушением и надеждой.

– Ой, помолимся, чтобы ответили, – выдохнула она.

Прижавшись ко мне всем телом, Луна словно думала проскользнуть в мои шлепки, влезть в мои тюремные обноски и в мою шкуру. Как будто это она звонила своей маме.

Мама, понятное дело, дневала и ночевала на поляне. Она держала руку с телефоном над головой, пока у нее не начинало ломить мышцы от самых пальцев до поясницы. Я знала: она ходит и ходит там как заведенная. Никого рядом с ней не было. С горы все удрали, и мама крутилась одна по поляне, размышляя о том, как распался наш мир. Паулу украли, а потом она и ее мать скрылись навсегда. Рут исчезла. Августа умерла от СПИДа, Эстефания жила в Мехико с бабушкой и сестричками. Я не могла даже предположить, где находятся Мария и ее мама, но ясно было одно: они далеко от нашего клочка земли и неба. После всего, что натворил Майк, им не оставалось ничего другого, кроме как спрятаться. Обитатель Герреро не будет гадать, придут за ним или не придут, он не сомневается, что придут, поэтому линяет немедля.

Мама была последней живой душой на нашей горе. Одна среди муравьев, скорпионов и грифов.