Направляюсь к бару за пивом (к сожалению, на втором этаже «Крепкого Джека» не подают), и тут до моей спины дотрагивается Леа:

— Только сразу не оборачивайся.

Застываю со стаканами в руках.

— Что случилось?

Леа шепчет мне на ухо:

— Какие, говоришь, советы ты дал Олдосу?

Ничего не понимаю…

— В смысле?

— Ладно, теперь можешь посмотреть.

Медленно поворачиваюсь, контролируя каждое движение, словно вдруг очутился на сцене. Слежу за пивом, чтобы не пролить, поэтому глаза поднимаю не сразу.

— Так о чем ты…

И тут вижу его.

Первая мысль — что на празднике работников торговли делает человек в костюме? Но потом замечаю, что это за костюм… Старый — лет пятнадцать, не меньше. Цвет — ярко-синий, вдобавок мал размера на два. Такие костюмы мальчики надевают для причастия в церкви или выпускного в старших классах, а потом запихивают в дальний угол шкафа и благополучно забывают об их существовании.

Рубашка цвета ядовито-розовой глазури, верхние пуговицы расстегнуты, на шее — о боже! — красный галстук-бабочка. В горошек. Брюки не доходят до щиколоток и во всей красе выставляют напоказ белые носки. Ботинки потертые, с металлическими носами — такие из соображений безопасности носят автомеханики и рабочие.

А волосы, волосы… Дреды безжалостно сострижены. Волосы зачесаны назад и уложены при помощи явно избыточного количества вещества, подозрительно напоминающего бриолин. Я-то думал, эту штуку уже давно не выпускают. Даже с такого расстояния чую запах одеколона. Вообще-то фирму по запаху определять не умею, но в этот раз даже я догадался — Олдос вылил на себя полный флакон «Поло».

— Ничего себе, — бормочу я. — Вылитый Гордон Гекко, разве что не гей…

Леа забирает у меня стаканы пива. Совсем про них забыл.

— Нет. Это злой брат-близнец Гордона Гекко, которого родители скрывали от широкой общественности. Но теперь он вырвался на свободу.

— Ни дать ни взять певец в ресторане курортного города.

— Или распорядитель свадебных церемоний в Лас-Вегасе.

— Олдос… просто на себя не похож.

Леа берет меня за руку и отводит в сторонку. Иначе так бы и пялился с открытым ртом, будто зевака на дорожную аварию.

— Повторяю — что ты ему насоветовал?

Качаю головой:

— Ничего подобного я не говорил!

Леа улыбается и качает головой.

— Бедняга. Он ведь старается…

Олдос привлекает к себе не меньше внимания, чем носорог в конференц-зале. Пытается завести разговор, но все настолько потрясены чудесным преображением, что лишились дара речи. Если сейчас внесут торт и из него выскочит голая женщина в маске бывшего госсекретаря США Генри Киссинджера, никто даже не обернется. Ну, кроме Себастьяна.

— Это точно Олдос?

Оборачиваемся и видим, что к нам присоединился Данте. Каким-то чудом ему удалось бежать из-за стола, но мамочка не спускает с сына глаз — боится, как бы не дал деру. Пожалуй, Лукреция единственная в состоянии игнорировать Олдоса.

Киваю:

— Похоже на то.

— С чего это он вырядился как мексиканский ведущий?

Леа хихикает и глядит на меня.

— Просто кто-то научил его, как одеваться и ухаживать за собой.

Данте удивленно поворачивается ко мне:

— Серьезно?

Ну почему все хотят сделать козлом отпущения меня? Как это бесит!

— Этого я не советовал! Кстати, как ты сумел улизнуть от своей… э-э… суженой?

Данте сразу смущается:

— Э-э… пошел принести всем выпить.

— По-моему, приятная женщина. Слушай, твоя мама точно не подстраивала гибель ее мужа?

— Не исключаю, — напрягается Данте.

— Ох, ради бога, — закатывает глаза Леа. — Если ты им не скажешь, скажу я!

— Не смей! — пугается Данте. — И вообще, Кармелина уже в курсе.

— Что?!

— После первого свидания признался, раньше не мог, — поясняет Данте. — У бедняжки только что муж умер. И вообще, ей сейчас не до новых отношений. Конечно, муженек был та еще сволочь, но все-таки…

— Значит, он не только материал воровал?

— Какое там! — отвечает Данте. — Если правильно понял, он пил. А еще играл, вечно в долгах был. И вообще, про крышу — это официальная версия, а что там на самом деле случилось…

Леа понижает голос:

— Выходит, Кармелина знает, что ты…

— Не заинтересован в гетеросексуальных отношениях.

— Тогда почему…

— Потому что мама больна. Вули ее крестная.

Вули — сокращенное от «Вельзевул».

— И поэтому Кармелина сделала тебе предложение, от которого ты не в силах отказаться? — предполагаю я. В ушах так и звучит музыка из «Крестного отца».

— Карми еще в школе поняла, что я гей, но никому не сказала, — продолжает Данте. — И слава богу, а то мальчишки бы меня каждый день колотили. А учительницы-монахини обычный-то секс не одобряют…

— И долго Кармелина тебя прикрывать собирается? — спрашивает Леа.

— В январе она возвращается в Италию, — отвечает Данте. — А потом планирует отправиться в путешествие на полгода. Кажется, Эл застраховался на солидную сумму. Между прочим, они с женой никуда не ездили. Теперь Кармелина хочет оторваться за все годы…

— Хм… — бормочу я. — Ты уверен, что этой женщине можно доверять? Где она была, когда Эл принимал последнюю ванну? Все сходится — прямо как в фильме «Двойная страховка»!

— Вельзевулу Кармелина сказала, что хочет похоронить Эла на родине.

— Правда? — спрашивает Леа.

Данте фыркает:

— Нет, конечно. Эл в Канаде родился, в Виндзоре. Кармелина сказала, что после кремации сразу поедет в аэропорт, а прах выкинет где-нибудь по дороге.

— Какая у тебя милая, гуманная невеста, — комментирую я.

Кажется, Данте хотел ответить, но тут подошел Олдос. Ведем себя как туристы, когда к катеру подплывает горбатый кит. То есть замираем и стараемся не показывать, как на самом деле напуганы.

— Всем добрый вечер! — объявляет Олдос, будто ведущий семейной телеигры.

— Привет, Олдос! — отвечаю я. Что еще сказать, не знаю. — Ты… э-э… Как поживаешь?

— Хорошо! — откликается Олдос. — Прекрасно!

Повисает неловкое молчание. Время тянется бесконечно. Так бывает, когда смотришь фильм с бабушкой и тут начинается постельная сцена… Но вдруг нас выручает Эбенезер.