— Это можно и без Таро решить, при помощи такой вот таблички с единицами и нулями. Однако в качестве наглядного, так сказать, опыта…

Василий Васильевич положил несколько Старших Арканов и окружил картами Младшего Аркана с изображениями монет. Передвинул несколько карт, добавил четыре новые, вновь изменил композицию. Изрёк вердикт:

— Вы, Коля, и съели.

Вольский едва не подавился куском.

— Ну, Василий Васильевич, что же мне было ещё делать? Положение было самое суровое.

Тут вошла Варвара Дмитриевна, увидала разложенные карты и здоровой рукой принялась неловко сгребать их в стопочку.

— Варя, что ты делаешь?!.. — замахал на неё ладошками Василий Васильевич.

— Совсем девочки распустились! Что придумали: разложить свои рисунки на отцовском столе! Ужо я им устрою взбучку.

— Причём здесь дети? Я эти картонки давеча с улицы принёс.

— Вася, я же своими глазами видела вот этот рисунок!..

— Говорю тебе, Варя: оставь.

— Важную мысль на детской каляке-маляке наскрипсил, что ли, и бережёшь? Сколько тебе твердила: заведи гроссбух! Горюшко моё!.. — затянула жена. — В прошлом месяце ассигнацию почёркал, куда её теперь денешь?

— Отправь Домну Васильевну обменять в банк, — нетерпеливо сказал Розанов.

— Ты такое написал, что с этим даже в банк стыдно идти!

Варвара Дмитриевна вышла прочь.

— Не обиделась ли? — разпереживался Василий Васильевич. Засуетился, поспешил следом.

Из гостиной слышались: поцелуи, шорохи, розановское сюсюканье.

— Всё-таки я именно этот рисунок у девочек видала, — пробивался в кабинет бас Варвары Дмитриевны. — Найду альбом и покажу.

— Поищи, если душа просит.

Вернувшись, Розанов извинительным тоном произнёс:

— Моя Ксантиппа в юности была отнята от живительных струй образования, вот и не смыслит ничего в художестве. Всякая не маслом писаная картина для неё детский рисунок. Ну-с, на чём мы остановились?..

Вдруг в просвете между дверью и косяком возникла детская рожица.

— Эх, конфекту хочется! — скосив туда глаза, протянул Вольский мечтательно.

Прозвучал удаляющийся топот маленьких ножек. Минуту спустя конфета ударила в плечо и упала на ковёр. Вольский подобрал и завертел головой по сторонам, высматривая метателя. Наконец, вытаращился в потолок, будто сладость была пожалована оттуда. За дверью кто-то, судя по звукам, сдерживал смех ладонями, получалось не очень хорошо — то и дело прорывалось фырканье.

Розанов неодобрительно покачал головой.

— Варвару Дмитриевну забывчивость поразила: непременно оставит приоткрытой, — прокомментировал он.

Вольскому захотелось непременно поблагодарить девочку за угощение. Он сложил конфетную обёртку, воссоздав видимость наполненности. Положил на краешек полки. Назавтра девочка придёт в папин кабинет, заметит муляж конфеты, удивится: почему дядя Коля не съел подарок? Сожмёт ручонкой…

— Какие у нас имеются зацепки? — спросил меньшевик промежду прочим.

Почмокав губами, Розанов решился открыть:

— Эту колоду рисовала женщина.

— Почему вы так считаете?

— Со сменой зодиакальной эпохи ушли времена, когда Таро могли рисовать мужчины. Теперь считается, что только созданная женщиной колода исполнена силы.

— Откуда вы всё это взяли?

— Восприял из надёжнейшего источника.

Василий Васильевич выбил ногтями дробь по журналу, на обложке которого значилось: «Спиритуалистъ».

— Шутите?

— Лишь отчасти. Отсюда я самые банальности заимствую. А «тайны» сам постигаю.

Вольский склонился над колодой Таро.

— Домна Васильевна, подайте чай на трёх персон, — распорядился писатель.

— Вы ожидаете кого-то? — уточнил меньшевик.

— Я накануне телеграфировал Бориньке. Если он не пренебрёг моей просьбой, то будет с минуты на минуту.

Дверь распахнулась и влетел Боря Бугаев.

— Здравствуйте, Боринька! Я вызвал вас для…

Поэт с шумом отхлебнул полкружки. Заприметив Таро, склонился над столом.

— Какая у Василия Васильевича интересная зоря на карте! — выдал прерывисто из-за одышки.

Писатель нахмурился:

— Что-что? Боря, выражайтесь яснее!

— Что же непонятного?!.. Я умею на глазок определить год рисования зори.

Розанов и Вольский переглянулись. Меньшевик пробормотал:

— Кажется, Боря над нами издевается.

— После того как в 1902 году извергся Мон-Пеле, развеянный в земной атмосфере пепел окрашивает рассветы и закаты, — продолжал Бугаев. — Всякий поэт обязан наблюдать зори. Я без пропуска наблюдаю уже полжизни. Ещё бы какой вулкан взорвался, а то небесные колеры выцвели донельзя. Вы желаете раскрыть инкогнито художника? Нет ничего проще. Возьмём каталоги за 1906 и несколько последующих лет и пролистаем, что-нибудь в этакой технике рисунка и попадётся. Не мог же автор избегать выставок и аукционов все прошедшие с момента запечатления этой зори годы!

Розанов задрожал:

— Это… след! Мы взяли след!

* * *

Медная табличка поясняла: «Рёрихъ».

Несколько дней друзья не покидали розановский кабинет, листая художественные альбомы, журналы и буклеты выставок. У Бори из-за бумаги пересохла и потрескалась кожа на руках. Меньшевик, вдруг ознакомившийся с живописными тенденциями, сетовал:

— Всяческая абстракция в цену вошла. Ляпнут краской, размажут, линию поверх прочертят, — готово: ценник с ноликами рублей.

Писатель отвечал ему задумчиво:

— Это всё потому, что они порой видят в какой-нибудь мазне образ того, кому поклоняются. Тут же и покупают, и чем более сходства, тем дороже.

Тогда Вольский уставился на друга:

— Шутите, Василий Васильевич?

— Ясное дело. Не обращайте внимания.

Наконец, им улыбнулась удача: в дешёвом каталоге заштатной выставки Боря отыскал похожий рассвет, а под ним — фамилию.

Служанка провела посетителей в гостиную, где на диване полулежала дама в белом платье.

Розанов откашлялся:

— Простите, можем ли мы повидаться с…

— Муж в экспедиции, — отрезала дама. — Я заменяю его по всем вопросам. Зовите меня Еленой Ивановной.

— Наш вопрос касается художественных работ вашего мужа, — деликатно заметил Розанов.

— Я и сама неплохо рисую, — отвечала Елена Рёрих.